Монеты России и СССР

Как и писал, я уезжал в тмутаракань...
Хотел там отдохнуть от мира, но, волее судеб, первый канал ТВ-приёмника позволил и в этой глуши посмотреть 10-ю/последнюю серию Адмирала (03.11.09)...
Признаюсь, до этого смотрел и предыдущие серии, но "пробило" только под последнюю:
наш русско/турецкий Колчак ведь ничем не хуже греко/иудейского Иисуса :
был мнимым/непризнанным царём/правителем ...
осознанно пошёл на распятие/расстрел ради СВОЕГО НЕПОНЯТНОГО ВСЕМ ИДЕАЛА ...
Иисуса признали только спустя 300 лет (в 313 году н.э.), а про Колчака уже спустя менее сотни лет кино ...
Иисус не врал (не договаривал, имхо) - Колчак тоже старался ...
Иисуса распяли - Колчака расстреляв утопили в иордани, тем - дополнительно крестив ...
Пройдёт ещё время и, возможно, непонятные крестики на маковках сменят вполне любимые всеми адмиральские звезды
Перед этим моментом все современные могикани уже, само собой, вымрут как и не раз случалось в Истории ...
Вот такая вот - предпологаемая
эволюция религии неисчерпаемая Вселенская Большая Любовь ...

P.S. А чудеса, само собой появятся чуть позже, куда без них
у Каппеля, к примеру, отростут ноги (пусть и в народной молве) ...

Поговорим об этом

выдыхай

Приятно, что первый отклик с родины тех былинно/библейских событий
Походу ЗНАК
А у нас 5.55 я пошёл поспать

Только Колчака до сих пор не реабилитировали именно потому что его контрразведка зверствовала.
После взятия Перми в мае 1918, был арестован мой прадед, не знаю почему, но чудом остался жив.
Прабабушка "дежурила" около тюрьмы и рассказывала что очень много грузовиков вывозило трупы из здания тюрьмы
(видимо массовые расстрелы). В современном кино он действительно почему-то показан чуть ли не святым
Интересно почему?

ИМХО потому, что Сталин и Ко - плохие! И мы, якобы, должны стыдиться за последние 70++ лет нашей истории....

Мне за последние 20 стыдно

Ну еще лет через двести про плохое забудут, и будут говорить какой он сотря "Адмиралъ"
А так все-таки Иисус это религия, а Колчак политика!!!

И то радует

Нет !
не богохульствуй

+1000000000000000000000000000000000

Потому что типичное заблуждение- считать, что если на одной стороне были "плохие парни"(Ленин и компания"), то противостояли им "хорошие". В гражданских войнах чаще всего, если отвлечься от лозунгов, нет плохих и хороших. Точнее, нет "хороших". Просто победители задним числом присваивают себе это почетное звание.
p.s. Представил себе - большевистская революция потерпела поражение и в новой реальности сейчас обсуждают многосерийный фильм о благородных большевиках... . Хотя лет через 10 такой фильм и здесь непременно выйдет. Блин-историки хреновы, вечно им прошлое мешает. Каждый раз переписывают в соответствии с "генеральной линией" очередной партии.

+1. Люди почему-то забыли что кроме красного террора был и белый террор

Ага, а до этого насильно Русь крестили и т. д. и т. п. У нас похоже не страна, а периодический террор в любых его проявлениях.

Тем не менее в черно-белом свете выставляем все

Я бы Колчака разделил на два периода.
1. Дореволюционный - когда они был известным полярным исследователем. За этот период жизни я перед ним преклоняюсь.
2. Второй период начинает с момента появление его во главе Белого движения. Этот персонаж - отрицательный. В одном случае меньше - если он действовал по убеждениям (я вполне допускаю и этот вариант). В другом - больше - если ЗА ДЕНЬГИ. Такая версия тоже есть и имеет под собой серьёзную основу. Какая верна - у меня нет достаточных данных для выбора. Допускаю обе.

Да, Ярослав, не поспоришь тут.
Надо эти периоды отдельно смотреть, да и в первую мировую тоже отличился.
В Гржданскую его контрразведка реально зверствовала, в 1993 его хотели реабилитировать и вроде как суд был, но... суд оставил приговор в силе, по озвученным мной причинам.

+100... реабилитирован пока что точно не будет....интересный факт,в письмах Колчак обещал японскому правительству,в случае поддержки ,территориальную компенсацию.

Я вообще не вижу смысла в реабилитации Колчака. Реабилитировать человека можно, если он пострадал по надуманным обвинениям, по сфабрикованному делу. Колчака же расстреляли как врага большевисткого режима, как одного из лидеров "белого движения" и если б предположить , что не было бы "белого террора", результат был бы тот же - шлепнули бы его. А кто сомневается, что Колчак был врагом большевиков ?

Что касается "территориальных компенсаций" - тут нужны ссылки на источник. Насколько я знаю, Колчак был в контрах и с японцами и с их ставленником Семеновым.

Очевидно, но "белый террор" был

Как и "красный" и "зеленый". Поэтому, считаю, что преподносить героев гражданской войны в качестве национальных героев в корне неправильно, не зависимо от цвета. При всем моем уважении к некоторым из них. Есть мнение, что все стороны гражданской войны воевали за Россию, просто на то, что является благом для страны были разные взгляды. Я же считаю, что все стороны гражданской войны воевали против России. Как можно воевать за свою страну , убивая сограждан и нанося ей материальный ущерб ?

Я вообще не вижу смысла в реабилитации Колчака. Реабилитировать человека можно, если он пострадал по надуманным обвинениям, по сфабрикованному делу. Колчака же расстреляли как врага большевисткого режима, как одного из лидеров "белого движения" и если б предположить , что не было бы "белого террора", результат был бы тот же - шлепнули бы его. А кто сомневается, что Колчак был врагом большевиков ?

Что касается "территориальных компенсаций" - тут нужны ссылки на источник. Насколько я знаю, Колчак был в контрах и с японцами и с их ставленником Семеновым.[/quote]

Так я вроде и назвал вам первоисточник- письма самого Колчака, выдержку из этого письма слышал не однократно.Если интересно ,то можно порыть свежую литературу про Колчака,вышла книга основанная на документах и письмах (к сожалению название подсказать не могу). По поводу отношения к японцам - ну не любил он их ну и что ,это не мешало ему покупать оружие у них ...ему нужна была,любая поддержка.

ГаШиш, у каждого своя правда в гражданской войне и каждый считает что отстаивает "правое дело"
Человек помнит всегда хорошее. Я здесь как-то писал про знакомого фронтовика, который считал Великую Отечественную лучшим временем в своей жизни, потому что он был молод, был героем и т.д.

Есть и более радикальные взгляды http://vlasti.net/news/25163#

сайт контр-тв, раньше там тусовался, пока его не прикрыли (форум)
Ну это конечно перебор. Слишком радикально и без ссылок на какие-либо источники

Так я вроде и назвал вам первоисточник- письма самого Колчака, выдержку из этого письма слышал не однократно.Если интересно ,то можно порыть свежую литературу про Колчака,вышла книга основанная на документах и письмах (к сожалению название подсказать не могу). По поводу отношения к японцам - ну не любил он их ну и что ,это не мешало ему покупать оружие у них ...ему нужна была,любая поддержка.[/quote]

Сомневаюсь я. Читал в свое время еще советскую книгу про Колчака "Арестатн 5 камеры", плюс протоколы допроса. Если бы были такие письма - их непременно привели бы в этой книге - там, считай, весь компромат на Колчака и его подчиненных и неужели коммунитсы не опубликовали бы подобное письмо ?

Не все так просто, ну для примера, из допросов :

Колчак : После этого я продолжал вести свою работу. Тут было несколько характерных инцидентов, совершенно расстроивших мою возможность работать с японцами. Среди этих инцидентов было два, которые чрезвычайно повредили мне в дальнейшей моей работе и сделали ее почти невозможной. Однажды я получаю телеграмму с одной из станций между Харбином и Манчжурией, где находился интендантский склад, принадлежавший охранной страже Манчжурской дороги, где начальником гарнизона был Марковский; от него же и была эта телеграмма. На станцию прибыл прапорщик Борщевский с отрядом в 20 — 30 человек семеновских войск, которые реквизировали весь склад. Нужно сказать, что там было некоторое количество обмундирования, и что они хозяйничали там, как у себя дома, — арестовали смотрителя склада, начальника гарнизона. В этом складе находилось [124] много вещей офицеров, которые ушли на войну и оставили тут свое имущество. Склад был реквизирован и начал грузиться в вагоны.

Меня взорвало это предприятие, потому что это было уже вторжение на непосредственно подчиненную мне территорию, без всякого согласования со мной. Я немедленно собрал отряд человек в 40, под командой 2-х офицеров, и экстренным поездом двинул их на станцию арестовать эту компанию и отобрать захваченное имущество. Компания была арестована, привезена в Харбин, и все было обратно возвращено в склад. Затем сейчас же было начато следствие. Большинство солдат, которым в сущности нельзя было предъявлять каких-нибудь обвинений, потому что они исполняли приказание, были возвращены к Семенову, а Борщевского и других лиц посадили под арест, с тем, чтобы предать их полевому суду и этим раз навсегда прекратить такого рода хозяйничанье. Это вызвало страшное возмущение среди японцев и среди семеновцев. Вскоре прибыл сам Семенов в Харбин для объяснения с Хорватом по разным вопросам и по поводу этого инцидента. Ко мне прибыл Таскин{37}, который состоял при Семенове, с тем, чтобы это дело ликвидировать. Я сказал, что не отпущу его, покуда не предам суду, и сделаю то, что суд постановит: постановит суд, чтобы его расстрелять — расстреляю, постановит, чтобы послать его куда-нибудь, — пошлю.

Одним словом, миссия Таскина у меня успеха не имела.

В конце концов, атмосфера стала чрезвычайно напряженной. Было доведено до моего сведения, что семеновцы меня собираются арестовать. Я всегда ходил один по городу и продолжал это делать теперь, но собрал орловскую часть и сказал, что никаких мер сейчас не буду принимать совершенно, потому что это могут быть только одни угрозы, которые не будут приведены в исполнение, но что орловская часть должна будет принять все меры по отношению к поезду Семенова, если со мной что-нибудь случится. До этого дело не дошло. В сущности, осталось все, как и было. Семенова я не видел, — он переговорил с Хорватом и уехал. Но когда узнали об этом японцы, они сделала заявление, что выйдут с вооруженной силой для того, чтобы прекратить столкновения, если они возникнут. Все это создало тяжелую атмосферу. Инцидент был мирно улажен, но тем не менее это чрезвычайно повредило моей дальнейшей деятельности.

После втого Японская миссия повела себя совершенно открыто (к сожалению, я сжег документ). От инструкторов-офицеров [125] я узнал, что японцы начали работать по германской системе над разложением тех маленьких частей, которые у меня были. Говорили, чтобы офицеры ушли к Семенову, что у него открываются места. Начальником артиллерии был подан рапорт о том, что заведующий этой миссией предлагал ему вступить в отряд Калмыкова, где он будет занимать пост начальника артиллерия.

Словом, повелась работа совершенно определенного характера, относительно которой открыто докладывали орловцы. Орловцы, которые были твердые и честные люди, возмущались и даже выгнали одного из таких безответственных господ, которые приходили и говорили, чтобы они мне не подчинялись. Это меня глубоко возмущало, — я увидел, , что раз являются с такими приемами, то работать нельзя. Тогда я обратился через нашего посла Крупенского в Токио с просьбой и с подробным изложением всего того положения, которое у меня создалось, и о необходимости мне самому поехать в Токио к начальнику генерального штаба Ихару и переговорить с ним, что дальнейшая работа в такой атмосфере становится физически невозможной. Хорват тоже был очень обеспокоен всеми этими делами и советовал мне поехать в Японию и договориться там, потому что здесь с этими лицами разговора быть не могло. Тогда я передал командование штабом Хржешатицкому и в начале июля уехал в Токио.

Мне были даны необходимые для этого средства и документы. Я решил совершенно открыто поговорить с Ихарой, а Хорвату я сказал, что если наша работа противоречит японским целям, то мы здесь ничего не сделаем, потому что противодействовать японском директивам у нас средств нет. В Токио я явился к нашему посланнику Крупенскому, изложил ему все, что знал, и просил устроить мое свидание с начальником янонского генерального штаба. Крупенский мне говорит: «Знаете, вы поставили себя с самого начала в слишком независимое положение относительно Японии, и они поняли это. Вы позволяете себе разговаривать с ними слишком независимым и императивным тоном, — это было с вашей стороны ошибкой. Вы должны были это смягчить. Они себе составили мнение о вас, как о своем враге, который будет противодействовать всем их начинаниям, всему их делу, и поэтому оно, конечно, вам не только помощи не будут оказывать, но будут оказывать противодействие вашей работе». Я говорю: «Все эти сведения относительно моего враждебного отношения к Японии идут из определенных источников, но мои поступки не давали никогда основания [126] и повода к тому, чтобы считать меня врагом Японии. Я относился к ней, как к союзной державе. Война продолжается, большевистский авангард находится на Дальнем Востоке, больше половины его состоит из мадьярских и немецких частей, все военно-пленные немцы участвуют на стороне большевиков,— и поэтому я считаю, что я продолжаю ту войну, которую мы вели раньн что в интересах Японии оказать мне эту маленькую материальную помощь, за которой я обратился. Повторяю, что эта помощь исчисляется суммами настолько небольшими, что даже Китайская дорога гарантировала бы уплату».

Мне было устроено свидание с Ихарой. Там был помощник начальника штаба Танака, который теперь состоит военным министром. Я изложил все дело Танака и сказал ему, что с самого начала моего прибытия я совершенно определенно считал необходимым установить доброжелательные отношения с Японией, на которую я смотрел, как на дружественную державу, и от которой я просил только оружия и военное снаряжение, так как никаких других потребностей у меня не было. «Я рассчитывал, что Япония мне может выдать из своих громадных запасов часть оружия, которое мне нужно, — говорил я, — но события получили определенный характер, и мне приходится совершенно откровенно узнать ваше мнение, — возвращаться ли мне в Харбин, и будете ли вы мне противодействовать в той работе, которую я вам изложил; если да, то я считаю, что работать я не могу; а если вы дадите мне уверения, что вы не вмешиваетесь во внутренние дела и не будете мне препятствовать, то я буду продолжать свою работу». Затем я добавил: «Я понял бы ваше превосходительство, если бы в моем распоряжении был огромный корпус, к которому можно было бы применять метод разложения по германскому образцу. Но у меня только два полка, — что же к таким силам применить такие средства. Это по меньшей мере неудобно». Он весьма весело встретил это заявление, потом нодумал и сказал: «Знаете, адмирал, останьтесь у нас, в Японии. Когда можно будет ехать, я скажу вам, а пока у нас здесь есть хорошие места, поезжайте туда и отдохните». Для меня было ясно и понятно, что ничего из этого предприятия у меня не выйдет, потому что та линия, которую я взял, неприемлема. Тогда я сказал: «Хорошо, я останусь пока в Японии». Я протелеграфировал Хорвату общее содержание этой беседы, остался в Японии и решил немного полечиться, потому что я чувствовал себя не вполне здоровым. Как раз в эти же дни моего пребывания [127] до меня дошли известия о владивостокском перевороте, произведенном чешскими и русскими частями, о том, что отряд Орлова вышел из Пограничной на Гродеково, что во Владивостоке образовалось правительство Дербера, и что затем там появилось правительство Хорвата с различными органами.

Или еще :

Колчак. Были неопределенные сведения, что в Омске образовалось западно-сибирское правительство. Были неясные слухи о том, что в Самаре собирается съезд членов учредительного собрания, были первые намеки на образование директории{43}, — это были все отрывочные и неопределенные сведения. Из них самое серьезное это то, что омскому правительству удалось успешно провести мобилизацию в Сибири, и что население, совершенно измучившееся за время хозяйничанья большевистской власти, поддерживало главным образом, в лице сибирской кооперации, власть этого правительства. Ни характера этого правительства, ни его целей и тенденций я не знал. Я знал только, что оно протнвобольшевистское. Тут же я узнал об организации вооруженной силы Гришиным-Алмазовым{44}. Подробности же я узнал, когда прибыл во Владивосток.

Из Японии я поехал на юг России, но потом мое решение изменилось. Из Японии я уехал беспрепятственно. Прибывши во Владивосток, я обратился к своим знакомым сослуживцам-морякам. В свою очередь, последние, узнав о моем приезде, обратились ко мне с просьбой, чтобы я им посвятил вечер и высказал свое мнение, что им делать, кому подчиняться, и каково должно быть отношение морских офицеров и команд к существующему троевластию. Я сказал, что я это сделаю, по прежде я прошу дать мне несколько дней, чтобы ознакомиться с тем, что делается во Владивостоке. Владивосток произвел на меня впечатление чрезвычайно тяжелое, — я не мог забыть, что я там бывал во время империи. Тогда мы были хозяевами. Это был наш порт, наш город. Теперь же там распоряжались кто угодно. Все лучшие дома, лучшие казармы, лучшие дамбы была заняты чехами, японцами, союзными войсками, которые туда прибывали, а наше положение было глубоко унизительно, глубоко печально. Я чувствовал, что Владивосток не является уже нашим русским городом.

Алексеевский. Каково было ваше принципиальное отношение к интервенции раньше, чем вы ее увидели во Владивостоке?

Колчак. В принципе я был против нее.

Алексеевский. Все-таки можно быть в принципе против известной меры, но допускать ее на практике, потому что другого выхода нет. Вы считали ли, что несмотря на то, что интервенция нежелательна, к ней все-таки можно прибегнуть?

Колчак. Я считал, что эта интервенция, в сущности говоря, закончится оккупацией и захватом нашего Дальнего Востока [145] в чужие руки. В Японии я убедился в этом. Затем я не мог относиться сочувственно к этой интервенции в виду позорного отношения к нашим войскам и унизительного положения всех русских людей и властей, которые там были. Меня это оскорбляло. Я не мог относиться к этому доброжелательно. Затем самая цель и характер интервенции носила глубоко оскорбительный характер: — это не было помощью России, — все это выставлялось, как помощь чехам, их благополучному возвращению, и в связи с этим все получало глубоко оскорбительный и глубоко тяжелый характер для русских. Вся интервенция мне представлялась в форме установлений чужого влияния на Дальней Востоке.