Монеты России и СССР

С приходом зрелого возраста появляются новые увлечения. Еще в 13-м году сделал несколько зарисовок. Сейчас подредактировал, и решил опубликовать к празднику на общественный суд. Буду благодарен за критические отзывы и указания на недостатки

Солдафон
День не задался. На равнине жарко и пыльно. Мы возвращаемся из горного района, где по наводке информатора должны были эксгумировать тело Гочияева, организатора взрывов жилых домов в Москве. Требуется целая система мер безопасности для выдвижения оперативной группы в горную местность. Проделана большая работа, а информатор оказался обычным болтуном, пытавшимся заработать на мертвецах.
На южной окраине Аргуна мы неожиданно наткнулись на взвод российской пехоты, занявший оборону вдоль дороги. Навстречу нам бежит молодой солдатик размахивая руками. Мы остановились и выяснили, что 5 минут назад они подверглись обстрелу из придорожных развалин, в результате чего транспорт выведен из строя и двое трехсотых (раненых). Я включил передачу и направил машину к указанному солдатиком месту оказания первой помощи раненым. Первым мы увидели худющего лопоухого срочника с перепуганными глазами и с рваной раной мягких лицевых тканей, ранение явно не пулевое, вероятно парнишка «поймал» осколок стекла разбитого пулей. Я сказал ему что то о девчатах, обожающих мужские шрамы, и сунул в руки «козырную» сигарету. Боец никак не отреагировал, пребывая в шоковом состоянии. Так, а вот со вторым все было гораздо серьезней, пуля вошла в тело в районе ключицы. Штатный санитар, распоров камуфляж накладывал повязку на рану, из бицепса торчал использованный тюбик обезболивающего препарата. Из сбивчивого рассказа санинструктора мы выяснили, что раненым является командир взвода лейтенант N, что он сидел на пассажирском месте рядом с водителем, и был выведен из строя первым же выстрелом. Командование взводом принял сержант C, организовавший круговую оборону и вызвавший помощь. «Понятно. Давай быстро грузим командира к нам, и в санбат на Ханкалу». Санитар радостно соглашается.
Разместить взводного в лежачем положении не удается, он полулежит на корпусе своего санитара, а согнутые в коленях ноги упираются в боковую дверцу автомобиля. Двум моим спутникам пришлось перебраться в багажное отделение нашего «козлика» и оттуда руками придерживать тело раненого. Ухабистая дорога доставляет лейтенанту явные физические страдания, дыхание его становится прерывистым с какими-то хрипами, он периодически теряет сознание. По реакциям санинструктора я понимаю, дело плохо. Когда мы уже мчимся по территории военной базы «Ханкала», один из моих спутников не выдерживает и говорит «Инок», он сейчас умрет!». «Не каркай!» отвечаю тихо, поддаюсь общей панике, и вслух начинаю читать молитву «Да воскреснет Бог!…».
Расположение полевого госпиталя я примерно знал, отметил для себя, когда проезжал мимо, на продовольственные склады. Мы быстро нашли операционную, она же, как я понял, и реанимация. Операционная, это большая армейская палатка, разделенная на 3 неравные секции: первая, крохотная прихожая, вторая, предоперационная, и последняя, на две трети всей площади собственно сама операционная. Вместо дверей, между секциями была натянута прозрачная пленка, через которую мы наблюдали, как в предбаннике с нашего лейтенанта бараньими ножницами срезают всю одежду. Мы увидели его в натуральном виде. Выражение «белый, как мел» я всегда воспринимал, как фигуру речи и не более того. Теперь, глядя на обескровленное тело, понимал всю буквальность этого выражения.
Нашего присутствия в прихожей никто не замечал, или, наверное, всем оно было безразлично . Дежурная бригада врачей работала сосредоточенно и четко, «колдуя» над бледным телом раненого, которого уже положили на операционный стол. Я физически ощущал напряженность момента, когда человек балансирует между двумя мирами.
Произошедшее далее, мое сознание восприняло с некоторой задержкой. Я увидел, как грязная летехина рука уверенно нырнула под голубой халат молодой сестрички, склонившейся над ним и помогающей хирургу обрабатывать рану марлевой салфеткой. Девушка стоически терпела, не отрываясь от важной работы, хирург, заметив движение раненого, громко засмеялся, пожилая анестезиолог держала наготове маску и всепонимающе улыбалась. Напряжение звонко лопнуло. Солдафонская казарменная скабрезность вдруг оказалась столь уместной. Я развернулся и вышел из палатки, совершенно твердо осознавая – этот, уже точно не помрет.
Незадавшийся было день, к вечеру преподнес приятный сюрприз. Я испытываю чувство умиротворения и гармонии с окружающим миром. Мне хочется подольше сохранить это внутреннее состояние, очень похожее на то, которое испытывает причастник, после принятия Святых Даров. Я стою у машины, и мысленно благодарю своих спутников, оставшихся в палатке следить за операцией, и дающих мне возможность побыть одному.

Чеченская Вальгалла.

Я равнодушен к оружию. Правильнее будет сказать, эмоционально нейтрален. Есть много полезных вещей, владея которыми мы не испытываем трепета, ну скажем ложка, или зубная щетка. Вот так у меня и с оружием. «Ацтек», в этом вопросе, моя полная противоположенность. По его настоятельному требованию мы проводим профилактическую чистку наших АК. Мы сидим у него дома и ждем связника. По нашим прикидкам, тот должен прибыть не ранее , чем через два дня. В моем походном бауле лежит томик Л.Н.Толстого с повестью «Хаджи Мурад», и я бы сейчас с превеликим удовольствием погрузился в чтение классика. Но «Ацтек» неумолим, и как хороший ротный старшина внушительно занудствует: «Как ты относишься к оружию, так и оно отнесется к тебе» В киевской школе Конторы у нас был Классный Дядька, который вбивал нам в головы другую формулу: «Когда оперативник хватается за оружие, он перестает быть оперативником, быстрее избавляйтесь от комплекса агента 007, и учитесь работать головой». На мой взгляд, Дядька был замечательным человекоми талантливым педагогом. Вот еще, из его нетленки: «Опер – это не профессия, это образ жизни, научить этому невозможно, у вас либо получится, либо нет. По сему, не будьте ослами, и, пока есть время, чаще посещайте крутые берега Днепра, где ходят девушки с крутыми бедрами». «А что будет с теми, у кого с оперативкой не получится?» спросили мы. «Они станут вашими начальниками» лукаво усмехнулся наш наставник.
Дверь в комнату открылась, и к нам зашел сын «Ацтека» Бека. Ему лет двенадцать, и воспитан он традиционно для чеченцев, в уважении к старшему, тем более отцу. Поэтому, он стоит и ждет, пока отец первым обратится к нему. Получив разрешение, Бека задает вопрос. «Ацтек» ощутимо напрягается, и переводит мне: «Сын меня спросил, почему я вместе с русскими воюю против чеченцев?». Тут напрягаюсь и я, в ожидании бурного конфликта поколений. Примерно такой же вопрос я задал «Ацтеку» в первую нашу встречу во время знакомства. Мне важно было понять его мотивацию в сотрудничестве с нами. Мне он тогда ответил, что имеет те же права на Чечню, что и «бородачи», что он не хочет на своей земле никаких халифатов, что Адаты (законы гор) для него не менее значимы, чем законы Шариата, он попросту хочет остаться горцем, как и его предки, без всяких ваххабитских примесей. Но вся эта аргументация понятна мне, а для сына она не годится в силу малого возраста. Как же поступит мой соратник? «Ацтек» жестом пригласил сына сесть напротив и начал говорить… В моей памяти остался лишь «слепок» рассказа. Я не смогу синхронно его воспроизвести,но смысл безусловно передам:
«На небесах, в Мире Горнем у Господа есть большая Сумеречная долина, где горит огромное количество костров. Вокруг этих костров сидят в ожидании Божьего суда павшие в боях воины всех времен и народов. Там вместе сидят и ведут нескончаемый спор мюриды имама Шамиля с офицерами генерала Ермолова. Наполеоновские гренадеры говорят об Империи с солдатами Вермахта. Японские самураи своей неподвижностью, словно соревнуются в невозмутимости с нукерами Тамерлана… Там уже не важно какой ты расы и национальности, какую религию исповедовал, за какие социальные идеалы ты сражался. Важно одно, как ты прошел свой воинский путь. Как шакалов, горящими палками отгоняют от костров тех, кому убийство доставляло радость, кто издевался над пленнымии насиловал женщин, кто лишал средств к существованию семьи покоренных народов, отбирая последнее…Бека! Нынешнее, навязанное нам междоусобие, продлится еще долго, хватит и на твой век. Ты вырастишь, станешь мужчиной и выберешь сам, с кем, и на чьей стороне тебе воевать. Я хочу одного, чтобы, когда пробьет твой час, тебя приняли у тех костров, как равного. А что касается русских, то я скажу тебе так - это единственный народ, который искренно желает нам добра, хоть и на свой лад. Наши единоверцы арабы, персы, турки хотят лишь использовать нас для ослабления и разрушения России в своих интересах, а до чеченцев им нет никакого дела.»
…Бека давно ушел к себе, «Ацтек» на кухне заваривает чай, гремя посудой. А я сижу зачарованный красивым рассказом о долине и кострах и даю себе зарок, не спрашивать у рассказчика сам он придумал эту историю, или где то прочитал. И когда у меня появится первенец, я перескажу ему услышанное, как легенду о горской Вальгалле.
Бека вырос очень быстро и определился с выбором. Он стал достойным сыном своего отца, избрав путь благородного воина – горца, единожды приторочившего свою судьбу к седлу, и более не сворачивающего с избранного пути.

«Зорге»
Чем звонче позывной, тем бестолковей его носитель. Истина, проверенная двумя годами пребывания в полевых условиях Кавказа. «Пророк», «Ермолов», «Пиночет», «Будда». Я сейчас не могу вспомнить даже лица этих людей, не говоря уже о их делах. В памяти остались одни мыльные пузыри с звучными названиями. И напротив, те кто сумели создать агентурные сети, и добиться практических результатов, имели скромные позывные «Дождик» и «Стрелок».
«Зорге» наш источник-чеченец. Мне передали его по смене. Мы сразу не понравились друг другу. Так бывает иногда, еще слова с человеком не скажешь, а уже понимаешь, не твое это. Работали мы с ним результативно, до момента, пока я не заподозрил его в двурушничестве. В указанном «Зорге» месте мы нашли духовский схрон с комплектами амуниции и обмундирования. Сапер обследовал место и доложил, что обнаружил мину - сюрприз, поставленную на неизвлекаемость. Суть в том, что обезвреживая первое взрывное устройство, он неизбежно приведет в действие спусковой механизм второго, более мощного. Из увиденного я сделал вывод о том, что «Зорге» навел нас на мастерски исполненную боевиками ловушку, которые надеялись, что мы бросимся за халявными комплектами натовского обмундирования, забыв про осторожность. Никаких прямых доказательств двурушничества «Зорге» у меня не было. Однако я твердо решил свести к минимуму наши контакты и провести в отношении него проверочные мероприятия.
Проведенная проверка результатов не принесла, и вскоре я уехал в Москву, передав дела сменщику. Примерно через месяц после возвращения, я был вызван в Управление собственной безопасности, где меня ознакомили с заявлением «Зорге», который утверждал, что бандподполью стал известен факт его сотрудничества с Конторой. И в этом предательстве, в числе прочих, он подозревал и меня. Исходя из этого «гестаповцы» взяли меня в активную разработку и мурыжили целую неделю, пока не выяснили, что я не имел доступа к каналу, по которому произошла утечка.
А еще через месяц, на мой служебный телефон позвонил сам «Зорге» и потребовал личной встречи. В Москве он был проездом, возвращался из Чечни к своей семье, проживающей в Поволжье. Мы встретились. Он сухо поприветствовал меня, и «без вариантов» отказался переместиться в ближайшее кафе и продолжить разговор за рюмкой чая. Мы нашли укромное местечко за объектом Конторы «Прибой», где, не дожидаясь расспросов, я дал ответы на все невысказанные вопросы источника. Он долго молчал, переваривая информацию, потом посмотрел мне в глаза и признался: «А, ведь я грешил на тебя….».
И тут он заговорил, быстро и сбивчиво, перескакивая с темы на тему иногда без всякой связи. Но сами темы были очень важными, определяющими миропонимание этого человека. Оказалось, что на войну «Зорге» поехал добровольцем с целью противостояния радикальному исламу и сепаратизму, после того, как несколько его близких родственников были убиты боевиками. По его наблюдениям Чечня планомерно погружается в пучину средневековья, и большая Россия всячески этому способствует. То, что происходит на его родине, это не война, а чей-то грязный циничный бизнес. Нынешние правители страны делают все, для придания конфликту характера необратимости и долгосрочности.
Закончив говорить, он, без охоты, из уважения ко мне пригубил разлитый в пластиковые стаканчики коньяк, и извинился за то, что торопится и не может уделить мне больше времени. Простились мы уже более тепло, по- чеченски приобняв друг друга за плечи и договорившись осенью встретиться на Кавказе. Он ушел, а я, присев на бетонный блок, осмысливал произошедшую встречу. Я осознал, насколько глубоко ошибался в этом человеке, и досадовал на свою интуицию. В итоге, принял твердое решение сблизиться с ним, и привлечь к работе по главной теме.
Но с «Зорге» мы больше не встретились. Осенью я узнал, что он вернулся в Чечню, где принял мученическую смерть от рук бандитов… Я часто вспоминаю его. У меня навсегда осталось чувство вины перед ним, и мы не договорили о самом главном.
Во время православной литургии я со всеми прихожанами храма громко исполняю молитву «Символ Веры», которая заканчивается словами: «…Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века…». У Бога нет мертвых. И я надеюсь, что в свое время Господь позволит мне войти в Сумеречную долину, где я отыщу «Зорге», и мы обо всем договорим, неспешно гуляя между костров.

Откровенно не понравилось...
Ни складу, ни ладу: простая констатация ряда отдельных, не взаимосвязанных между собой эпизодов... Нет сюжетного стержня, как в неумело составленной сводке... Много ненужного пафоса и поминаний всуе Бога... Скучно, короче... И неубедительно...
Пы.Сы. Ничего личного, несмотря на имеющиеся разногласия...

Аристократы ОМОНа

Самодельного взрывного устройства я не вижу. «Зорге» указывает мне на ствол березы, где оно, якобы закреплено, но молодая весенняя листва не позволяет разглядеть заряд. Эх, бинокль бы! Но надо торопиться, заряд находится на центральной улице Грозного, примерно в 500-х метрах от блокпоста, расположенного над «минуткинским» тоннелем. Со слов «Зорге», провода выведены на 3-й этаж разрушенной многоэтажки к «лежбищу» взрывника, который в настоящий момент может находиться на позиции. Я высадил источника в укромном переулке, вернулся на дорогу, и на всех парах помчался к блокпосту. По моей информации быстро подняли тревожную группу и выдвинулись на место. Омоновцы быстро обложили предполагаемую лежку взрывника. И только тут, руководитель операции заметил, что движение транспорта из центра в сторону «Минутки» продолжается. Он обернулся ко мне, и попросил перекрыть дорогу на период проведения активных мероприятий. Я кивнул, выехал на полосу встречного движения, набрал дистанцию, развернулся поперек дороги и вышел из машины.
Первым в меня уперся чистенький штабной УАЗик. Я направился к нему с целью объяснить причину остановки. Но вышедший мне навстречу кругленький полковник взял с меcта в карьер, и командным голосом заявил, что какого такого Иглесиаса мое ничтожество смеет останавливать его величество. Я сначала опешил, а потом меня накрыло, и я заявил в той же тональности что лично его – полковника я не задерживаю, пусть едет, и может статься так, что одним придурком в группировке станет меньше. Он побагровел и показал мне свой документ. Из него следовало, что полковник проходит по другому ведомству, но его чин впечатлял. Подчинившись требованию, я показал свою cкромную корочку. Полковник просиял, записал данные и дал мне указание быть во столько то, на ковре у местного начальника Конторы. Я ответил, что буду непременно, и прямо на этом ковре вставлю полковнику пистон. Тут, мы оба выдохлись, и потеряли друг к другу всяческий интерес.
Через некоторое время вижу движение моих омоновцев вокруг приметной березки. Соображаю, что активная фаза операции миновала, разблокирую дорогу, и направляюсь к месту события. Сапер на расстеленной прямо на земле плащ палатке разбирает самодельный заряд. В качестве корпуса СВУ использован противогазный фильтр, на две трети заполненный пластидом, а оставшаяся треть забита рваными кусочками металла величиной с ноготь. Я не сразу соображаю что это, и спрашиваю сапера. Тот отвечает, что наш дух-взрывник, видимо человек с фантазией, он мог бы в качестве поражающих элементов засыпать гаек, или иных доступных металлических предметов, но тот ходил по городу и собирал осколки разорвавшихся российских боеприпасов, чтобы поразить русских их же железом. Далее, он пояснил, что заряд был установлен против десанта, расположившегося на броне. Силой взрыва десант бы «сдуло», и счастливчиками оказались бы те, кто отделался тяжелой контузией с обязательной госпитализацией.
Наконец операция была завершена, и меня, как инициатора радушно пригласили на обед. Я ответил, что действительно голоден, и пожрать не откажусь. Последовала пауза, после которой командир заявил, что жрут свиньи, а меня приглашают отобедать. Я осекся. В подстрочном переводе это означало: «Ты пытался снизойти до нашего уровня. Делать этого не стоит. Веди себя естественно». Только после этого, я внимательно пригляделся к окружавшим меня бойцам, по шевронам определил, что они из Санкт-Петербурга. У меня давно сложился стереотипный образ омоновца, как жесткого грубоватого парня излучающего брутальность, с татуировкой на бритом затылке. Но тут я увидел нечто иное, совсем другой стиль поведения и взаимоотношений между людьми. Именно стиль был заметен даже в манере одеваться. На многих были явно неуставные свитера, тонкой вязки, шейные платки повязаны не по пионерски, а причудливым узлом «а ля богема», на некоторых были панамы французского образца времен колонизации Вьетнама. Пристегнутые одним краем к тулье, они напоминали формой мушкетерские шляпы. А один из носителей панамы имел аккуратные усы, закрученные, по-старомодному кверху, как у поручика царской армии. И повторюсь, все эти нетипичности были весьма уместны, не казались крикливыми и вычурными. Даже нецензурщину, присутствующую почти в любом мужском военном коллективе, в исполнении этих омоновцев, я назвал бы не матом, а матерком.
Когда мы подъехали на базу, длинный дощатый стол был уже накрыт. Первое, что бросилось в глаза, на самом видном месте в помещении, так сказать в «красном углу», висела не ожидаемая плейбоевская тетка, а репродукция триптиха Босха, его видение ада. Значительно позже жена неожиданно подарит мне ключ к пониманию его творчества, сказав: «А ведь он все это видел!». Но на тот момент, я считал работы Босха аллегорическим изображением человеческой изнанки. И, вкушая, на первое овощной с грибами суп-пюре мы вели с омоновцами беседу о Босхе, как родоначальнике направления сюрреализма в живописи и далее о символизме в искусстве в целом. Когда, на второе подали плов, с натуральным мясом, разговор плавно перешел на творчество Тарковского. Мои собеседники, говорили о его фильмах, как непрерывной череде символов и ассоциаций. Я возражал, утверждая, что фильмы Тарковского, это ожившая на экране живопись и поэзия. Когда уже пили крепко заваренный чай, появился тезис о том, что Сокуров «круче» Тарковского, и главным аргументом было то, что первый питерец. Но тут уже я встал насмерть, отстаивая первенство Андрея Арсеньевича. И вот в таком духе мы прообедали и проболтали около часа, в атмосфере светского раута, и интеллектуально насыщенной беседы.
Петербург для меня город – основание, одна из безусловных вершин русской самобытной цивилизации. И, гуляя по этому городу, я разговариваю с ним, впитывая в себя его величие и красоту. Я всегда знал, что встреченная мной в этом городе интересная женщина является графиней, а то и княжной. Теперь могу с уверенностью сказать, что плотность заселения этого города аристократами настолько велика, что даже в ОМОН вынуждены набирать их представителей.

Окопник

Вот-вот начнется вторая чеченская. Мы с Иссой едем по территории Ингушетии. Его необходимо провести через наши аванпосты, и забросить на ту сторону, где его ждет оперативно-боевая группа «Ацтека». У нас есть реальная возможность перед началом новой войны вывести из игры целый ичкерийский фронт, численностью в 2 тысячи человек. И это не новобранцы мальчишки-чабаны, а настоящие «псы войны», прошедшие от начала до конца первую чеченскую, стреляющие на звук, и способные со второго выстрела на дистанции 1 километр положить снаряд самодельного миномета в стоящее в поле ведро, видел этот трюк своими глазами. И вот теперь, в наших силах опосредованно убедить их не брать в руки оружие, тем самым сохранить и свои жизни, и жизни тысяч российских солдат.
Для упрощения задачи по переброски Иссы заезжаем в Назрановский погранотряд, где я прошу оперативника провести нас «на холод» через «окно». Погранец отвечает, что не надо ничего выдумывать, он проведет нас через передовые позиции российских войск прямо по трассе Ростов-Баку, и назначает время выдвижения.
Лицо холмистой Ингушетии изменилось до неузнаваемости присутствием войск. Часть подразделений движутся походным порядком к границе Чечни, а часть разбили бивуаки рядом с трассой и занимаются повседневной работой. Палатки не ставят, сооружают временные уродливые настилы. Всюду видны следы расконсервации боеприпасов, в виде сломанных ящиков из под снарядов, промасленной ветоши и бумаги. Прямо на обочине, солдаты – срочники развели костер и в цинке из под патронов готовят себе кашу. Контрактников видно сразу, их отличают манеры поведения и детали неуставного обмундирования, я не знаю, какое впечатление они произведут на боевиков, но меня они откровенно пугают своей расхристанностью и полным отсутствием дисциплины.
Позже, я увижу эти батальоны и полки развернутыми в боевые порядки на территории Чечни, там будет царить железная дисциплина. Налаженная инфраструктура полевой жизни позволит мне напроситься к ним в душ и на сытный ужин с последующей теплой ночевкой. Но сейчас войска на марше, и я нахожусь в полном недоумении, как можно ими управлять в условиях такай неразберихи и мешанины.
Мы проезжаем пограничный пост ингушской милиции и примерно через километр, уже на территории Чечни тормозим на позиции российского танкового батальона. Танки стоят в боевой позиции намертво перекрывая шоссе. КПП обозначен дощатой будкой, где солдатик по полевому телефону вызывает нам дежурного офицера. Ждем мы минут 30. Наконец, на дорогу выходит человек в офицерском комбинезоне без знаков различия и задранном на затылок шлемофоне Кожа его лица и рук покрыты многодневным слоем сажи и выхлопных газов. Даже кончики усов и щетина лоснятся продуктами нефтепеработки. Желтые прокуренные зубы кажутся ослепительно белыми на фоне прокопченного лица. «Окопник», маркерую про себя представшего офицера. Инициативу разговора берет на себя погранец, на его зимней камуфлированной куртке подполковничьи погоны. Большинство армейцев выходят в отставку в звании майора, и это считается нормальным завершением карьеры, уйти же подполковником, значит сделать блестящую карьеру. Я одет в НАТОвский осенний камуфляж без знаков различия, а Исса и вовсе стоит у машины в «мундире» шпака, и имеет явные признаки лица не владимирской национальности. Танкист слушает подполковника и внимательно разглядывает нашу компанию, контрастно сверкая белками глаз. Он прерывает пограничника на полуслове и говорит: «Значится так! У меня приказ никого не пропускать, точка! Следовательно, вы никуда не едите.» Повернувшись к дежурному солдатику он продолжил: «Передать мой приказ на все посты. При попытке прорыва, немедленно открывать огонь на поражение». Раздраженно дергая щекой он повернулся и пошел прочь. Потом не выдержал, обернулся, и уже не сдерживаясь, сквозь зубы гневно добавил: «Вы доиграетесь в свои игрушки. Мы скоро объединимся с ними (он кивнул на Иссу) и пойдем вместе на вашу поганую Москву!». Сплюнув нам под ноги, танкист, более не оборачиваясь, твердым шагом пошел в расположение батальона. От такого обращения, мой погранец пребывает в бешенстве, грозя армии и танкистам в особенности всеми казнями египетскими. Я, как могу, урезониваю товарища. А вот Исса явно в добром расположении духа, по видимому идея совершить поход на Москву вместе с танкистом , ему показалась весьма симпатичной.
Часа через четыре, мы беспрепятственно заехали в Чечню через «окно», известное Иссе с младых лет. Не доезжая двух километров до населенного пункта, он вышел из машины, тепло с нами попрощался и зашагал на встречу с «Ацтеком». Мы с подполковником развернулись и поехали на базу. Разговор не клеится, едем молча. Я вспоминаю окопника, и пытаюсь определить свое отношение к его поступку. Хочу понять, почему изначально мне показались справедливыми и его действия и сказанные слова?
Вспомнил свое последнее возвращение в Москву из командировки. Еду вечером из аэропорта по проспекту Вернадского, кругом огни, иллюминация, уютные вывески кафешек ,по улицам свободно гуляют люди, включая интересных девушек и женщин. И все это на контрасте еще вчерашнего дня, где я видел город, погруженный во мрак, и, где доминирующими эмоциями людей являются страх, усталость и ненависть. Но поразил меня не контраст между двумя мирами, а осознание того, что мне хочется вернуться в тот, другой, неблагополучный мир. Ведь именно там я занимаюсь настоящим делом, только там я встречаю людей, которым готов открыть душу и доверить жизнь. И это не адреналиновое голодание, нет, тут, что-то другое.
Сейчас испытываю большое искушение, показать себя тогдашнего все понимающим и всезнающим,предвидящим захват власти в стране кучкой негодяев с их приватизацией и залоговыми аукционами, казнокрадством и невероятным презрением к собственному народу. Нет, ничего этого я еще не понимал. Единственное, что могу записать в свой тогдашний актив, это брезгливое неприятие навязываемых идеалов личного потребления, метко названных злым журналистом «потреблядством».
И опять таки, только сейчас я понимаю всю правоту и прозорливость слов Окопника о походе на Москву, превратившуюся в блудливый Вавилон и утратившую русский дух. Уверен, что рано, или поздно, но мы поднимемся с колен. И как знать? Может я еще смогу найти свое место в строю Танкиста-Окопника.

Мы уходим на рассвете…

«Мы уходим на рассвете, над Кавказом дует ветер, поднимая наши мысли до небес…». Этот адаптированный к местным условиям мотив на слова Киплинга преследует меня с подъема. С рассветом тронемся в путь. Мы получили важную информацию, и теперь, как можно быстрее, должны уйти из независимой постхасавьюртовской Ичкерии. Я, оперативный сотрудник Конторы с позывным «Инок», люблю работать с источниками один, без группы. Маневренность возрастает на порядок, при полном отсутствии ответственности за чужие жизни. Мой спутник, чеченец Исса. Отношения с ним давно переросли из служебных в дружеские, понимаем друг друга по взгляду и жесту. По политическим убеждениям он коммунист-интернационалист, и я чувствую, что в новой Чечне, живущей по шариату ему очень неуютно. Я отследил его негативную реакцию на мемориал погибшим боевикам, возведенный при въезде в Аргун со стороны Грозного. Это высокая бетонная стена, с выбитыми на ней именами павших, и вмонтированных перед ней в бетон металлических шестов высотой метров 10, заостренных к верху. «Они что, собираются вечно воевать?» ворчит Исса. Я понимаю, о чем он. Высокие шесты с привязанной наверху материей я видел и раньше, на могилах ингушей, погибших в конфликте с осетинами в 92-м году. Как мне тогда объяснили, шесты будут сняты только после свершения кровной мести. Чечня поразила нас бездорожьем и разрухой. В населенных пунктах отсутствовали вода газ и электричество. С наступлением темноты край погружается во мрак, и по периодичности перестрелок вокруг места нашего базирования я догадываюсь, кому «на Чечне» жить хорошо.
В одном из мест скрытого базирования наш резидент «Ацтек» устроил нам встречу с тремя инициативниками, изъявившими желание физически устранить лидеров боевиков «Старика Хоттабыча» и «КараБаса-БараБаса». Для проверки и оценки информации я подробно расспросил собеседников о том, как они собираются реализовать свой план. Выслушав ответы, я изумился простоте и реалистичности замысла. За свою работу охотники запросили 300 тыс. долларов. При этом подчеркнули, что деньги возьмут в полном объеме только после выполнения задания. Гарантий «Ацтека» в выполнении взятых нами обязательств по выплатам им будет вполне достаточно. Тут я должен оговориться, что на момент описываемых событий моя 2-х комнатная московская хрущевка стоила 25 тыс. баксов, следовательно, 300 тысяч были большими деньгами. Но я совершенно не сомневался, что Контора примет условия и пойдет на реализацию предложенного плана.
Я нетерпеливо рвусь в Москву, но Исса настоял на предварительной поездке в его родной …..-юрт, где ему необходимо встретиться с родственниками и решить некоторые бытовые проблемы. Он просит у меня всего час. Я не понаслышке знаком с кавказским гостеприимством, и прекрасно понимаю, что часом мы не отделаемся, но уступаю требованиям товарища.
В родное село Иссы мы приехали с рассветом. По отработанной легенде, я мент-наемник, взявшийся за деньги провести своего спутника через российские блокпосты. Отмечаю с каким неподдельным радушием и радостью встречают Иссу односельчане. Он отвечает им тем же, покупает молодого бычка, которого приносит в жертву в память о своем отце. С интересом наблюдаю за ритуалом жертвенного заклания животного. Местный сельский богослов исполняет эту процедуру с молитвой и ножом, на лезвие которого начертаны арабской вязью слова из священного для правоверных текста. Созерцая происходящее, инстинктивно про себя читаю молитву «Царю Небесный….».
Мясо раздают всем желающим. Внутренности жарят на протвенях, а в большом казане готовят жижиг галнаш, аналог наших галушек с мясом. Как я и ожидал, пир идет горой. Пользуясь моментом не отказываюсь от контактов с местными жителями. Отсутствием неприязни к себе, как к русскому я не обольщаюсь, тут, я прежде всего гость, товарищ односельчанина. Но, практически все вспоминают с теплотой советские времена, когда не было разгула криминала с похищением людей и публичными казнями, когда Грозный был многонациональным городом, и в республике существовали целые казачьи станицы, когда государство заботилось о стариках, выплачивая им пенсии… Мне рассказали о выступлении Д.Дудаева по местному телевидению, еще в первую чеченскую. На вопрос о социальных выплатах он , якобы, ответил: «Какие выплаты? Вы – волки, добывайте пропитание сами!».
Приближается вечер. Исса настаивает на ночевке. Остаться ночевать на враждебной территории, контролируемой боевиками будет краем легкомыслия. Заявляю, что через 20 минут я в любом случае выезжаю, либо один, либо вместе с Иссой. Моя уловка срабатывает, я знаю, что мой товарищ не отпустит меня одного. В итоге, он еще пару часов прощается с односельчанами и мы, наконец, трогаемся в путь. Выходить решили через Ингушетию на Моздок. За рулем сидит Исса. По дороге мы встретили два передвижных ичкерийских патруля, но они на нас никак не отреагировали. Без приключений пересекаем чечено-ингушскую границу. Уже смеркается, и к Сунженскому хребту мы подъезжаем уже в сумерках. Исса сообщает, что за хребтом Осетия, и, двигаясь дальше по главной дороге, есть шанс нарваться на серьезные неприятности. Мы сворачиваем на проселок. Проезжаем небольшой населенный пункт, пустыри, кладбище разобранных автомобилей. Глубокие сумерки придают окружающему пейзажу мрачные, тревожные тона. Вижу, как Исса достает из кармана гранату, и кладет ее под руку, к рычагу переключения скоростей. Повинуясь импульсу, я расстегиваю кобуру скрытого ношения, и снимаю «Макара» с предохранителя, знаю, что вопреки всем инструкциям патрон уже в патроннике.
С хребта мы спустились уже в полной темноте. Фары с трудом отвоевывают у плотной тьмы кусок грунтовой дороги. Блокпост появился настолько неожиданно, что Исса ударил по тормозам. То, что это российский пост, мы определили по триколору. Людей мы нигде не видим, и самым малым ходом подъезжаем к закрытому шлагбауму. Тут нас ослепляет включенный прожектор сопровождаемый какой то командой. Слов мы не разобрали, но прекрасно понимаем, чего от нас хотят. Глушим двигатель машины, и выходим с поднятыми руками. В правой у меня раскрытое удостоверение сотрудника центрального аппарата МВД. Реальные документы и командировочное я оставил у кадровиков в Моздоке. С блока поступает требование встать на колени и заложить руки за голову. Я пытаюсь возражать, махая удостоверением. В ответ слышу, что меня сейчас не только поставят на колени, но еще заставят плясать камаринского. Вот в это я верю безоговорочно, эти заставят. Громко, так чтобы слышали на блоке, командую Иссе: «Выполняем!». Нас тщательно обыскивают. У меня изымают удостоверение и «Макара», слышу торжествующий возглас у машины, это нашли гранату. Завернув руки, на меня надевают браслеты и, достаточно жестко конвоируют внутрь блокпоста. ОМОНовец без знаков различия проводит первичный опрос по всей форме. Я излагаю легенду прикрытия. Он кивает на аппарат закрытой связи, и заявляет, что состыковался с руководством, в результате чего выяснил, что о моем существовании никому не известно. Предлагаю ему связаться с дежурным Конторы…
Простившись с ОМОНовцами, несемся по ночной трассе на Моздок, за рулем сижу я. Мы не поем, а кричим слова песни «Черный ворон», особо упирая на слова: «… ты добычи не дождешься…». Наверное, таким образом, мы пытаемся сжечь избытки адреналина в крови и погасить напряжение последних суток.

не плохо для начала


прочитал первые 3....
Всё на военную тематику
про "Солдафона" продолжение будет?

прочитал только "зорге".
напомнило творчество-воспоминания про отечественную. стиль суховат, но история подкупает оставшейся внутренней раной.

Спасибо за отзывы. Пока это все, что имеет читабельный вид

Прочитал все . Мне понравилось . Если продолжите в том же духе , то наберется на сборник очерков . А там всякое бывает , может кто и кино захочет снять по мотивам .