Монеты России и СССР

Полдень, как и утро, заслуживал всяческих похвал. Дул лёгкий ветерок. Суслики столбиками стояли у своих нор и насмешливо пересвистывались:
– Куда прёте, дурачьё!
Трясогузка пристала у дороги, скакала по стволам, чуть не по головам (руки заняты, прогнать) и разорялась:
- Ведь не ваше! Ведь не ваше!
Наше, дура! Теперь наше – мы столько выстрадали ради этих штанг, ради футбола, ради нашей большой мечты. Однако, что толку с ней спорить – дороге не видно конца, мучили и голод, и жажда, натёрли плечи эти проклятые лесины.
Шли полем, виден стал посёлок, но силы были на исходе. Перекуры стали чаще, пройденные отрезки всё короче.
Валерке Журавлёву толстый комель достался. Он пыхтит и отдувается, его румяная физиономия сочится потом. Я иду впереди с тонким концом сосны на плече.
- Не плохо бы дождичка, а Валер?
- Лучше селёдочки с луком и молоком.
Валерка всё на свете ест с молоком, потому он такой толстый, и зовут его Халва.
- Не трави душу, гад.
- Слушай, если нас не покормить несколько дней, я только похудею, а ты-то, наверняка, сдохнешь.
- С чего бы это?
- У меня жирок с запасом, а у тебя кожа да кости.
- Если голодать придётся всей команде, - парирую я, - тебя первого съедят.
Валерка замолчал, а я подумал, что он подозрительно начал поглядывать на остальных – готовы ли те к людоедству или ещё потерпят немного.
За такими пустыми разговорами нудно тянулось время. Мы несли штанги по двое, и ещё двое отдыхали, впрягаясь в ношу после очередного перекура. И вдруг бунт. Отдохнувший Сашка Ломовцев отказался нести сосёнку.
- Боливар выдохся, и бревна ему не снести, - объявил он, мрачно глядя меж своих коленок. Плечи его сгорбила тяжёлая давящая тоска. Было ясно, что никакая сила на свете не заставит его подняться и взвалить на себя шершавый комель.
- Ну-ка, дай мне руку, - подошёл к нему Андрей Шиляев. – Я сначала её жму, а потом бью в торец, потому что терпеть не могу жать пятерню покойнику.
Сашка не испугался, лишь проворчал глухо:
- Бросьте меня здесь. А мамке скажите, чтоб пришла за мной с тележкой - сам не дойду.
- Ты дурак, мастер, - сказал его напарник Серёжка Колыбельников. – Столько протащиться и бросить сейчас, у самого дома.… Не понесёшь – мы тебя из команды того, выгоним.
Сашка упал на спину, заложив руки за голову, с тоскою глядя в небеса:
- Да хоть запинайте до смерти – дальше ни шагу…
- И не хочется, и жалко, да нельзя упускать такой случай, - сказал Колыбеля и стал кидаться в строптивого Ломяна сосновыми шишками, припасенными для младшего брата.
- Дать ему в хайло что ли? – сам себя спросил Шиляй, пожал плечами и отошёл.
Мы взвалили на плечи ненавистную ношу и, шатаясь, побрели дальше.
Оставшийся без пары и отдохнувший Колыбеля суетился:
- Не хотите ли порубать, мужики? Нет, правда, я сбегаю. Вон магазин-то, ближе, чем поле. Вы пока шлёпаете, я вафлей принесу, целый кило, у меня деньги есть.
И он побежал (откуда силы взялись?).
- Один хитрей другого – вот команда подобралась, - сказал Мишка Мамаев.
- Да какой он хитрец, дурак законченный, – я про Ломяна.
- А вафли это хорошо. Я их страсть как люблю.
- Голод, если книжки почитать, самое частое на Руси стихийное бедствие.
- А еда – самое главное, что есть на свете.
- Во базар, а… Больше не о чем поговорить что ли?
- В пустынях миражи – ну, пальмы там, озёра. Братцы, никто колбасу впереди не видит?
- Вон то облачко похоже на куриную ножку.
- Где, где? Цапнул сам и отвали, дай товарищу куснуть…
- Кажись, котлетами пахнет. Точно, где-то котлетки жарят.
Все зашмыгали носами, принюхиваясь.
За этими разговорами кое-как дотащились до места, которое планировали под футбольное поле. Сбросив на землю ненавистную ношу, мы повалились в ласковую траву, не в силах идти домой, как того требовали тоскующие животы. Впрочем, поджидали обещанных вафлей.
- Люблю есть, люблю спать, купаться, загорать, играть в футбол.… Да мало ли чего. Одно ненавижу в жизни – таскать брёвна.
- Ты не один, Толян.

2

На месяц нас хватило. Месяц мы отзанимались усердно, как того требовал играющий тренер Сашка Ломовцев. Он вернулся в команду, как только поставили ворота и разметили поле.
Мы вставали по утрам на пробежку и чесали до самого леса. Физику качали – отжимались, катались друг на дружке, у девчонок скакалку отобрали.
Дед Калмыков подарил два столба и железяку - мы вкопали турник рядом с футбольным полем. Болтались на нём, как сосиски, пытаясь подтянуться. Но кое у кого получалось, неплохо даже.
Работали с мячом. Наша бедная трёхклинка не знала покоя с самого рассвета до темноты. И, конечно, играли, играли каждый вечер, до полного изнеможения, до грачей темноты. Поделились на равные по силам команды и пластались совершенно бескомпромиссно.
Появились болельщики. Собирались у кромки поля и стар, и мал. Борис Борисыч Калмыков ничего не смыслил в футболе, но страстно переживал за двух своих сыновей, волею судьбы попавших в соперничающие команды.
Что дальше?
А дальше предстоял нам первый официальный матч. Сестра Ломана Нина, окончив пединститут, устроилась на лето директором в пионерский лагерь «Чайка». Она и пригласила нас сыграть с их футбольной командой. И ещё пообещала накормить обедом. Это вместо приза, наверное, так как в своей победе мы не сомневались. Потому и силы не берегли, а экономили на мороженое деньги, выданные дома на проезд.
Утренний воздух был ещё влажный, но тёплый и свежий. На чистом небе плавилось яркое летнее солнце. Окрест дороги было удивительно красиво, уютно и мирно. Даже пыль в кюветах сверкала росой. Леса, меж которыми петляла дорога, манили прохладой.
Мы в полном составе (с двумя запасными) бодро вышагивали навстречу славе. Мимо проносились машины – все стремились на озеро Подборное искупаться, отдохнуть, повидаться с любимым чадом, укрепляющим здоровье в пионерском лагере. Выходной – это понятно. Пыль с каждым разом поднималась всё выше и оседала всё медленнее.
- Может, нам по парам разбиться – глядишь, кого и подвезут.
- И какая мы после этого команда, если каждый за себя?
- Кто был там, может, знает – полдороги прошли или ещё нет?
- Да нет ещё - полдороги будет в Копанцево.
- Сань, нас там покормят?

- Обещали.
- Андрюха, а после игры-то искупаемся?
- А что нам делать до вечера? Отыграем и в озеро. Праздник, народу полно.
- Зрителей будет, хоть отбавляй.
- Заметь, все против нас болеть будут - кабы не опрофаниться.
- Цыц! Такие разговоры перед игрой… Язык оторву и собакам выброшу.
- Пионеров сделаем, куда потом?
- В Англию, на чемпионат.
- Играть? Смотреть?
- До Англии доехать денег не хватит.
- Сыграем пару матчей на интерес.
- На футболе много не заработаешь. Богатым надо родиться.
- Вот в Англии лорды «пузырь» со скуки гоняют - им не надо думать, чего похавать.
- Мы тоже лорды. Чем хуже?
- Ага, лорды с Болотен-стрит.
- Далеко ещё? А может, пробежимся немножко, для разминочки, пока нет жары.
Сашка Ломовцев оглядел растянувшуюся колонну:
- Трусцой… вперёд… марш!
Мы побежали. Тут же притормозил грузовик. Из кабины:
- Эй, спортсмены, подвезти?
- Ну, конечно.
Вот ведь как бывает в жизни. Шли по дороге и оглядывались с надеждой на каждую проходящую машину. Никто не тормозил - видно, принимали нас за банду подростков, идущую на праздник затевать драки и прочие хулиганские забавы. Стоило только намекнуть, что мы спортсмены – и, пожалуйста, всенародная любовь и уважение.
Спасибо, вернём долги красивой игрой.
В кузове грузовика мигом пролетели остаток пути. Мелькнул вековой бор из мачтовых сосен с тёмными голубовато-зелёными кронами где-то под облаками. И вот он, долгожданный берег озера, заполненный толпами народа – купающегося, загорающего, играющего в мячи, жующего, пьющего и стоящего в очереди за закусками, напитками, мороженым…
На высокой, наспех сколоченной эстраде играли музыканты. Репродукторы, как и разноцветные флажки, украшавшие каждый столб, создавали атмосферу всеобщего веселья и праздника. Озеро заманчиво сверкало солнечными бликами и манило прохладой. Жди, родное, мы скоро - сначала в лагерь пионерчиков трепать.
О наших будущих соперниках чуточку подробнее - они того стоят. Дело в том, что на берегу озера Подборное ютились два пионерских лагеря - «Восход» для сельской детворы и «Чайка», городской ребячий пансионат (если можно так выразиться). Вот эти самые «чайковцы» с мячом на «ты», потому что в городе в любом дворе – спортивная площадка, при каждом ЖЭКе – футбольный клуб.
Зелёный штакетник закончился высокими металлическими воротами с вывеской в форме спасательного круга «Пионерский лагерь «Чайка». Добро пожаловать!»
Девушка лет двадцати в чёрной юбке, белой рубашке с алым галстуком окинула нас тревожным взглядом:
- Что вам, мальчики?
- Мы футболисты, играть приехали. Вообще-то, нас Нина Михайловна приглашала.
- Ой! – обрадовалась девушка. – Да, да, мы вас ждём. Проходите, стадион вон там. Я сейчас физрука найду.
Мы степенно прошлись усыпанной песком дорожкой, и расселись на лавках трибуны футбольного поля. Крепкий парень в спортивной форме вскоре появился и всем без исключения пожал руку. Начало вроде ничего.
Потом пришла давешняя девушка, и они заспорили. Ей не хотелось нарушать установленный порядок праздника, а он утверждал, что играть надо немедленно или поздно вечером. В пекло гонять футбол мало удовольствия для спортсменов, и для болельщиков не рай на трибунах.

Спорили они долго, горячо. Наконец, парень уступил. И нас повели обедать.
Повара звали Роза Васильевна. Характер у неё был добрый, а обед отменный – борщ, мясо с картошкой и компот. Кто хотел, просил добавки.
- Жаль, что это всего лишь обед, а не победный банкет, - посетовал Андрей Шиляев.
А Колыбеля не изменил своёму репертуару:
- Мама, Васильевну люблю.
Мама, за Васильевну пойду.
Для меня у ней найдётся всё, что естся, всё, что пьётся
Вот за это я её люблю.
Дородная повариха оглушительно хохотала, прижав пухлые ладони к высокой груди.
После сверх сытного обеда пошли купаться. Потом загорали. Лёгкий бриз – прохладный, ароматный - освежал мокрое тело. Солнечные блики играли в волнах, кругами расходящихся от купающихся и играющих в воде людей. Мы лежали в раскалённом песке. И не было сил не только играть в футбол, но и думать о нём. А может, ну его на фик? У людей-то праздник - праздник жизни.
- Пойдём, что-то покажу, - Вовка Грицай потянул за локоть.
Неподалёку нацмен, коренастый и волосатый, жарил на мангале сардельки. Вовка встал в трёх шагах и принялся смотреть на его работу хмуро и внимательно, неотвязно.
Мангальщик раз бросил беспокойный взгляд чёрных, как уголь, глаз, другой.
- Чаго тыбе, малчик? Праходы.
Мальчик и бровью не повёл. Нацмен торопливо сунул Вовке горячую сардельку, обёрнув её в капустный лист, и подтолкнул прочь, взявшись волосатой рукой за плечо.
- На. Иды, пожалста, гулай.
Вовка откусил сардельку, сунул мне:
- Хочешь?
- Куда? – я похлопал себя по тугому животу.
Вовка тоже не хотел и скормил остатки резвящемуся пёсику.
Возле нас расположилось загорать семейство - он толстый и в очках, она молодая, очень красивая, спортивная, грациозная женщина, и маленькая дочка их, которая, уронив в воду большой разноцветный мяч, тут же расплакалась. Я достал ей потерю, а она взяла меня за руку и подвела к своим.
Мама в открытом чёрном купальнике поднялась навстречу, взяла меня за подбородок, заглянула в глаза:
- А ты мне нравишься.
Я вспыхнул, отвёл взгляд и понял, что влюбился. Чтобы что-то сказать, буркнул:
- Меня Толей зовут. Мы в футбол приехали играть. В три часа на стадионе пионерлагеря. Приходите болеть.
- Обязательно придём, - сказала женщина и наперегонки с дочерью побежала за мячом.
Её муж жевал, сидя у самобранки. Поправил очки лоснящейся пятернёй:
- Говоришь, в футбол?
Он пошарил вокруг глазами, дотянулся толстой лапой до другого мяча, поменьше, наверное, для игры в водное поло.
- Футбол, говоришь?
Он бросил мяч, но не мне, а почему-то Сашке Ломовцеву.
Наш мастер ловко принял его на ногу и начал жонглировать. Я бы, конечно, опозорился, а Ломян на такие штуки горазд. Он долго держал мяч в воздухе – вокруг уже начали собираться зеваки, кто-то принялся считать вслух. Сашка поймал мяч руками и раскланялся. Зрители зааплодировали.
- Да ты, брат, талант, - сказал довольный толстяк.

Высокий мужчина со строгим худым лицом, пронизывающим взглядом зелёных глаз и тяжкой гривой пшеничных волос, заплетённых сзади в косичку, усмехнувшись, сказал:
- Так может каждый.
- И ты? – закряхтел толстяк. Сил ему хватало только на то, чтобы поворачиваться с боку на бок.
- И я, и вы, и этот мальчик…
- Мальчик, ты умеешь мячом жонглировать?
Я пожал плечами:
- Умею немножко, но не так…
Толстяк рассмеялся:
- Если б победы давались одним оптимизмом. Спорим на трёшку - он и минуты не продержит мяч в воздухе.
- У меня нет столько, - испугался я.
- Это заметно, – сказал мужчина с косичкой. – Но не важно. Я ставлю червонец за то, что этот паренёк в два счёта научится владеть мячом не хуже первого.
- Бред конечно, но хотелось бы попытку посмотреть, - зевнул толстяк.
- Нет ничего проще. Мальчик, хочешь научиться жонглировать мячом, как цирковой артист?
Я кивнул.
- Тогда успокойся, - сказал мужчина с косичкой. – Освободи свой разум от всех ненужных мыслей. Загляни в центр своего сознания и постарайся остаться там.
Следуя его указаниям, я расслабил мышцы спины и ног, повертел головой, пошевелил пальцами, сделал три глубоких вздоха и стал ждать.
- Готов?
- Готов.
- Жонглирование – это бесконечная серия отдельных повторяющихся движений. Закрой глаза. Отличная ориентация во времени и пространстве – основное условие. Думай о том, где ты находишься, определи своё место во вселенной.
Я представил себе Землю в виде глобуса, висящего в мировом пространстве. Повращал, узнавая очертания материков и океанов. Нашёл точку на земной поверхности и устремился к ней душой. Мир разом сузился до песчаного берега лесного озера.
- Представь, что вокруг тебя хрустальная посуда – мяч упадёт, и останутся только осколки. А теперь отбрось эту мысль напрочь, забудь её вместе со страхом уронить мяч. Ты его не уронишь - он будет скакать столько, сколько захочешь. Всё понял? А ну!
Мяч перелетел из рук мужчины с косичкой на мою ногу и запрыгал передо мной, как привязанный. Я не понимал, как это происходило, но жонглировал красивее Ломяна – меняя ноги: левой, правой, левой, правой – легко, непринуждённо.
Остановился, когда мне захлопали все зрители, и наши ребята тоже. Стоял беспомощный, чувствуя, как пылают мои щёки, и боялся одного – команды: «а ну-ка, повтори». Вряд ли смог бы. Я ведь даже не понимал, как это получилось.
- Гипнотический трюк, - предположил толстяк. – Или шарлатанство. Вы заранее сговорились разыграть публику, а пацана подсунули тренированного.
Тем не менее, он покряхтел, повозился в вещах и протянул гипнотизеру десять рублей.
- Гипноз? Ну, если только самую малость. Я просто помог парню избавиться от страха перед неудачей и сосредоточиться на задуманном.
Лицо его оставалось строгим, даже мрачноватым – «мефистофелевским», сказала бы наша «русачка».
- В каждом человеке кроится масса всевозможных талантов, но комплексы, увы, комплексы закрепощают душу мятущуюся и не дают их проявить.
- Мистика, - отмахнулся толстяк то ли от мухи, то ли от собеседника. – Вам бы с вашим талантом банки брать, а не детишек забавлять.

Их спор меня совсем не увлекал. Я стоял, прислушиваясь к самому себе, всё ещё не в состоянии понять, как это у меня получилось. Руки мелко дрожали, в ушах стоял гул далёкого прибоя. И всё. Последствия сошедшей благодати? Или вдохновения?
- Эй, Пеле, пошли, - окликнули меня – Уже пора.
А что? Может, и Пеле. Вот попрошу гипнотизёра, он меня заколдует – и айда лови, вынимай мячи из сетки. Надо только от комплексов избавиться.
Репродукторы по всему побережью объявили, что на стадионе пионерского лагеря начинается футбольный матч между спортсменами «Чайки» и сельской командой из Увелки. То, что мы из Увелки понятно, но почему сельская – тогда уж поселковая. Но было подчёркнуто диктором - именно, сельская.
И народ повалил - закрывали машины, сворачивали самобранки и спешили в «Чайку». Скамейки стадиона все заполнились.
Мы переодевались за воротами. Подошёл физрук.
- У вас нет что ли единой формы? Тогда играйте – голый торс. Хоть не по правилам, ну так, путать не будем.
Голышом так голышом, нашим легче – жара африканская.
Вовка успел побывать в соседнем лагере «Восход», где отдыхал самый маленький Грицай – Серёжка. Вести он принес неутешительные – наши соперники здорово играют, восходовцам по двадцать «банок» вколачивали, и никаких шансов.
Мы приуныли. Не зря народ валит – над деревней потешиться. Может сбежать? Да, поздно уже - сами ведь назвались. Да и обед надо отрабатывать. Играем!
Пионеры в красивой сиреневой форме уже разминались у противоположных ворот. Пора и нам на поле.
- Постойте, ребята, - подошёл человек с косичкой. – Вас уже раздели? И на трибунах веселятся, пророчат разгром. Попробую помочь. Ну-ка сели в круг. Закройте глаза и слушайте только меня. Ничего на свете нет, только вы, ваше сильное, неутомимое тело, которому будет послушен мяч. Напрягли всю волю, сжали в кулак. Замерли до остановки сердца. Всё, пошли. Кто голкипер?
С поля уже свистел судья-физрук. Все пошли к центральному кругу, так и не размявшись. Я задержался - было интересно, что он скажет старшему Калмыкову, стоявшему у нас на воротах. А он ничего не сказал - заставил закрыть глаза, и положил ладонь на Борькин лоб. Так они замерли на целую минуту.
Судья вторично просвистел, приглашая команды к построению.
Под дружное ликование трибун игра началась. Пионеры накатывались на нас лавина за лавиной, организуя атаки большими силами. Мы же наоборот, огрызались короткими и яростными контратаками. Здесь блистал индивидуальным мастерством Сашка Ломовцев, раз за разом взламывая защиту соперника и врываясь в их штрафную. И удары были хороши, вот результата пока не было.
Минут двадцать прошло, и болельщики засвистели, заулюлюкали, требуя от любимцев гола. А пионеры начали нас уважать - поставили к Ломану опеку, потом ещё одного игрока.
Когда мы забили гол, Сашка троих обыграл. Его уже откровенно валили на газон, но он сумел выдать пас за спину защитников, и набежавший Толик Назаров пушечным ударом чуть было не оторвал руки вратарю. По крайней мере, я точно видел, как он тряс кистями и прыгал словно ошпаренный.
Трибуны охнули, жидко поаплодировали. А мы ликовали вовсю.
Пионеры, кажется, ещё не поняли, что проигрывают - по крайней мере, их тактика до перерыва не изменилась. А после перерыва… М. Ю. Лермонтов, чьё имя с гордостью носит наша улица, когда-то хорошо сказал о похожем:
- Уж был денёк: сквозь дым летучий
Французы двинулись, как тучи,
И всё на наш редут…
Пионеры будто встрепенулись, забегали, насели на наши ворота и лупили, лупили, лупили без конца. Трибуны ликовали - гол казался неминуем. Но чертовски здорово играл наш вратарь. Борька вытаскивал такие мячи, что Яшин бы позавидовал. Ему начали хлопать болельщики и поощрять возгласами.
К концу матча с трибун дружно неслось:
- Держись, колхозники! Судья, время!
Физрук решил не рисковать и на последней минуте назначил спорный, очень спорный, пенальти. Был удар, был немыслимый Борькин бросок, а мяч пролетел мимо ворот.
Победа!
Мы ликовали, нас поздравляли.
Когда, наконец, суета утихла, попытался разыскать гипнотизера, но не нашёл. Не видел его на трибунах и во время матча. Заметил толстяка с дочкой, его жену-красавицу, которую любил уже целых полдня, а гипнотизёр куда-то пропал, будто и не было.
До сих пор сомнения берут – а был ли?

3

Потом пришла апатия.
Ну, ничего не хотелось делать, абсолютно - ни бегать по утрам, ни пузырь гонять вечерами. Футболисты сборной СССР привезли из Англии бронзу, стали кумирами всего Союза, а про нас и краешком уха никто не слыхивал. Стоит ли упираться?
В тот знойный день неоглядные холмистые дали облачного неба наводили такую тоску, что её не мог развеять и сизый горизонт – предвестник будущей грозы. Поляна между околицей и болотом, служившая нам футбольным полем, казалась пустынной, давным-давно вымершей. Не слышно обычного гомона, ударов по мячу, хотя вся команда здесь - все в сборе, в полном составе, только умирают с тоски у покосившихся ворот. Видавшая виды, штопаная-перештопаная трёхклинка под чьей-то белобрысой головой. Солнце бодро слало свои лучи в разрывы облаков, тени которых наперегонки скакали через поле. Только нас взбодрить вряд ли кому под силу.
- Да-а, - ворчал Борька Калмыков. – Кажись, к ночи грозу надует.
- Старые кости ломит? – участливо спросил Серёжка Колыбельников.
Вовка Грицай усердно грыз ногти - он и ему нашёл «приветливое» слово:
- Не кормят дома?
- Пошёл ты… - огрызнулся Вовчик.
- Э-эх, тоска с вами, - Колыбеля лёг поудобнее, подперев скулу рукой. – Вон Ёршик идёт, сейчас чего-нибудь соврёт.
И спел, как обычно:
- Мама, я Ёршика люблю.
Мама, за Ёршика пойду.
Ёршик много выпивает, днями дурака валяет.
Вот за это я его люблю.
Виктор Ершов недавно из армии пришёл, пил и куролесил, на работу устраиваться не спешил.
Вообще-то, на улице Серёжку Колыбельникова звали совсем не Колыбеля - это я так, чтобы понятно было - а звали его совсем даже непонятно – Гала. Не потому что у него было что-то общее с девочкой по имени Галя. Нет. Наверное, оттого, что он был черноволос, как галчонок. По крайней мере, младшего Колыбельникова Сашку все звали – Галчонок. А вот старшего их брата не дразнили никак, а просто – Вова. Он отслужил на подводной лодке «Челябинский комсомолец» и вёл себя очень даже солидно.
Кому как повезёт. Это в смысле прозвища. Моё Вы знаете. Вовка Грицай с некоторых пор стал полнеть, и его дразнили «Сало». Все ждали, когда он по упитанности Халву догонит. Но Вовчик застрял где-то в промежутке – не худой и не толстый. Просто он, как начинал играть, тут же потел и весь лоснился, будто от жира.
Вольдемар, конечно, психовал на Сало. А потом, как-то незаметно Сало переродилось в Сулу. Я ему по-дружески объяснил, что был такой диктатор в Древнем Риме - всех гонял, и Грицай смирился. Тот римлянин, возможно, имел в имени два «л», не знаю, но наш – точно одну.

А вот мою одноклассницу Раю Митрофанову дразнили так – «Бух-книга-тетрадь-авторучка». Это ж надо до такого додуматься! А терпеть каково? Я и говорю, кому как повезёт. Ну, да ладно. Отвлёкся, а Ёршик уже подошёл.
- Здорово, орлы! Хандрим? Есть дело на полмиллиона.
Он не спеша пожал присутствующим руки, присел и закурил.
- Перебрал я вчера, - сказал, обращаясь к Андрею Шиляеву. – Наболтал лишнего. Короче, Андрюха, Стадник сейчас приходил. Я, оказывается, прихвастнул, что вы здорово пузырь гоняете. Поспорили мы на ящик бормотухи…. Чёрт, дёрнул! У меня и денег таких нет. А Стадник, паразит, все улицы оббегал, до самой больницы. Короче, они сборную против вас выставляют. А, Андрюха? Сыграть надо. Нет, выиграть надо. Обязательно выиграть. У меня и денег сейчас нет, проставиться, а уговор, сам знаешь, всего дороже.
- Короче, - голос Ёршика напрягся и стал жёстким. – Если проиграете, собираете деньги на винище. Или…
- Или? – Андрей презрительно скривил тонкие губы..
- Или всем по рылу…
- Так прямо всем?
Мы чувствовали, как напрягся Андрей, и сами подобрались, готовы были по его команде наброситься на Ёршика и завалить в траву. Бить, конечно, не били бы - всё-таки, старшее поколение и всё такое прочее, но то, что мы команда, показали и заставили себя уважать.
А что? Не верите? Мы тут недавно Генке Стофееву накостыляли. Тоже ведь дембель, после армии. По-нашему так - заслужил, гуляй, но команду уважай. Мы хоть и пацаны, но не для побегушек, и помыкать собою не дадим. Короче, дали ему по разу, даже не все – Андрей Шиляев, Сергей Ческидов (с него и началась буза), да, кажется ещё Вася Добрик. Больше-то и не понадобилось - Генка так стартанул в сторону дома, что любо-дорого было смотреть.
Ёршик, конечно не Стофа, но и для него есть предел нашего терпения. Ждём, что скажет капитан.
Влез Сашка Ломовцев:
- А кто играть-то там умеет? Ну, на Октябрьской два-три человека, Журавли с Соньки Кривой, на Больничке - Бобыль. Конечно, ребята неплохие, если соберутся, но ведь опять же сыгранности-то никакой. Соглашаемся, Андрюха, а то тут со скуки одуреем и траву жевать начнём.
Андрей никогда не был противником футбола, но вот Ёршик, его тон…
Виктор Ершов не страдал, как Стофа, избытком гонора, он тут же вцепился в спасательный круг:
- Выручайте, мужики, а.… Надерём хвоста всей Больничке и Октябрьским заодно. А винище вместе выпьем. А, мужики?
И «мужики» согласились.
Были сборы не долги - от болота до футбольного поля у больницы мы добрались за полчаса. К удивлению, народу там уже было довольно таки прилично. Пинали мяч в кругу наши будущие соперники. Какая-то чёрная лохматая собачонка носилась взад-вперёд и тявкала, всячески выражая своё негодование к мячу и игрокам. На скамейках за воротами курили болельщики – больные в больничных халатах, сбежавшие из палат. Поле качеством было таксебешным, наше получше – и разметкой, и отсутствием коровьих «блинов». Тут бегай и смотри, как бы не вляпаться.
Мы скинули лишнюю одежду у дальних от больничного забора ворот, тоже встали в круг на перепасовку. Старшие ребята пошли здороваться со знакомыми пацанами. Капитан и тренер обговаривали условия игры. Выбрали судью.
Сели посовещаться.
- Толян, - Ломян, в своём репертуаре, давал указания на игру. – Тебя они не знают, душить будут меня. Вы все – пас на меня, а я с мячом буду уходить в угол, утащу защитников, и навес на пятачок. Толян, ты врываешься на пустое место. А дальше сам знаешь – не промахнись.

Толик Назаров кивнул головой, соглашаясь.
- Добрик, поиграешь сегодня в центре. Все угловые, все верховые мячи твои. Попробуй не забей – Ёршику скормим.
Ческидову:
- Серёга, ты чуть оттянешься, у тебя хороший пас, будешь разводящим. Только помни, все пасы на меня, на свободное пространство в угол. Не создавай нападению проблем. Возле меня всегда будут два-три придурка: я в угол, они за мной – пятачок будет свободный. Лупи – не хочу. Все поняли?
- Защита, стоять насмерть. Если валить, то подальше от штрафной - судья не наш, как дудеть будет неизвестно. А вообще, вначале поиграйте попроще - на отбой, а дальше посмотрим, как игра пойдёт.
Никто никогда не спорил с Сашкой, даже Андрей-капитан: его дело - дисциплина в команде. В игре все слушались Ломяна без ропота. А если нет, то и пендаль по мягкому месту от Шиляя не задержится.
- Всё, встали.
Парни напротив казались крупнее.
- Толя, - Миша Мамай руководил защитой. – Справа становись, особо не мудри, чуть что - выбивай за боковую.
Видя мой мандраж, ободрил Борька Калмыков.
- Не дрейфь, Агарыч. Этим бананам мы сейчас накостыляем.
От избытка спортивного настроя он подпрыгнул, пытаясь зацепиться за перекладину ворот, а она ухнула, треснула и чуть не упала. Борька спрыгнул, вжал голову в плечи, ожидая на неё обломки, но лишь труха посыпалась на его курчавые волосы.
Судья в больничном халате дал свисток. Игра началась. Мяч укатился к тем воротам и застрял надолго. Если позволите, я дальше противника «болячками» буду называть – поле у больницы, и живут они тут все неподалёку. Разве только Октябрьские ближе к болоту.
Продолжу. «Болячек» мы прижали к их воротам и не давали высунуться из штрафной. Гол должен быть, но всё не было. Не было хорошего последнего удара. Была сутолока, была свалка у ворот, даже «косьба» откровенная на пяточке. Но арбитр молчал, забыв про свисток. Наш центральный защитник забеспокоился, задёргался, подался вперёд.
- Толян, следи за этим.
Я с края переместился к центру, поближе к скучающему в одиночестве форварду. Он был длинный, худощавый, смуглый, черноглазый и черноволосый, весь упругий и гибкий, точно силок для птиц. Лет ему было шестнадцать, а может, даже и больше. И бегал он, как олень. Это я тотчас же почувствовал. Мяч сильным ударом выбили из штрафной. Долговязый сорвался с места и помчался к нему. А я за ним. С техникой-то у него было слабовато. Пока он усмирял пузырь, я подлетел. Чтобы обыграть меня он пустил футбол далеко вперёд на ход себе. И обогнал меня в три скачка. Он вышел один на один с воротчиком, но без мяча. Тот уже был в руках Калмычка.
- Где, монета, бегаешь? – зло бросил мне Борис, далеко с рук выбив мяч.
- Я на перехват пошёл, - оправдывался, смущённый и растерянный.
- Бегать научись, перехватчик. Мишка, Мишка, вернись к воротам!
Но Мамайчик и сам уже нёсся на свое место крейсерской скоростью.
- Фу, блин, чуть не пропустили. Иди на край, прижмись ближе к игре, не делай разрыва. Там такая мясорубка. Ну, быть драчке, точно быть - ребята бурые, злые, играть не могут, по ногам секут. Чесян уже хромает.
Долговязый форвард ещё дважды получал мяч, рвался к нашим воротам, но не обыграть, не обогнать Мишу Мамаева он не смог. Тогда сместился на мой край.

- Ближе, ближе, Толян. Атакуй его при приёме - ты же видишь, он тебя делает на прямой. Прижмись к нему, ни на шаг не отставай, – поучал Михаил. – Похоже, эта глиста – всё, что они имеют.
Всё исполнил, как сказали, и мне пару раз удалось сорвать его атаки даже ещё не начавшиеся. Уже говорил, с техникой он не на «ты» - мяч от него отскакивал, как от стенки, а я подхватывал, перехватывал и навешивал в штрафную. Долговязый совсем расстроился и оттянулся к своим воротам. Я следом и оказался как бы в нападении.
А гол назревал. Дважды мяч попадал в штангу. Угловые следовали один за другим. Однажды удар был такой сильный, что мяч улетел за больничный забор.
Пока за ним бегали, долговязый подошёл ко мне и толкнул в грудь:
- Ты что здесь делаешь?
Я поискал глазами судью.
- Автобус жду.
- Что? – долговязый рассвирепел. – А ну катись отсюда.
Он вытянул руку вперёд, указывая в каком направлении я должен был катиться.
- Витенька! – крикнул их воротчик, выбивая свободный в направлении долговязого.
Но Витенька отвлёкся на меня и прозевал пас, а я нет - подхватил мяч и понёсся к воротам, точно щенок, которого долго держали на привязи. Никого не было впереди, справа и слева защитники ко мне не успевали. Можно было уже бить. Но я нёсся вперёд и сам себе командовал: «Ближе! Ближе! Приготовься! Вот сейчас». Я видел растерянные глаза их воротчика, который почему-то не бросался мне навстречу, сужая угол обстрела ворот, а наоборот - пятился назад, вжимаясь в сетку.
Что-то сейчас будет. Я подготовил правую, более сильную, ногу для удара. Ну?!
Нога запнулась за другую, подставленную, и я кубарем полетел вперёд, да с такой силой и скоростью, что запутался в сетке.
Пенальти!
Тут даже больной судья развёл руками.
Пока отсчитывали метры и устанавливали мяч, я плевался землёй и кровью – губу прикусил. Долговязый хмуро посматривал на меня.
Пенальти. Воротчик пригнулся, раскинув руки точно для объятий. Миша Мамаев разбежался и ударил. Мяч, словно из пушки пущенный, скользнул вратарю по плечу и вздыбил сетку за его спиной. Гол!
Гол!
Мы бросились обниматься. Ликовал Ёршик за воротами. Нет, не зря мы звали Мишку – Деревянная Нога: его удары вряд ли кто возьмёт.
Между тем, воротчик побледнел и зашатался.
- Так я и знал, - заявил он, вытаращив глаза – вот-вот они вылезут из орбит. – Я так и знал.
Он прижал ладонь к ушибленному плечу, сел в пыль и заплакал.
К Мишке Мамаеву подскочил здоровяк-болячка:
- Ты что, придурок, сделал? Ты что сделал, гад? У парня ключица сломана, и ты туда ударил.
- Так я что, нарочно? – Миша пожал плечами. – Куда попал…
- А вот я нарочно, - сказал детина и пнул Мишку по мягкому месту.
Мамайчик оторопел на несколько мгновений, а потом бросился на своего обидчика. Они сцепились намертво и упали в траву. Напрасно свистел судья - их уже было не растащить. Хотя нет, вскоре Мишка оседлал своего обидчика и, схватив за волосы, вбивал его лицо в пыль. При этом они ругались и рычали, как дикие звери.
Страшно было смотреть, не то, что лезть разнимать.
Не испугался Ёршик. Он схватил Мишку под мышки и оттащил в сторону.
- Потом, ребятки, потом. Все счёты потом. Сначала доиграйте, а то, не дай Бог, такой куш мне сорвёте. Играть! Играть! Судья! – он захлопал в ладоши, как немец из концлагеря – арбайтен, мол, арбайтен!

Мы побрели на свои места, а «болячки» покатили мяч к центру. Но время первого тайма уже истекло.
В перерыве.
- Ты как? – спросил меня Андрей. – Играть сможешь.
Он заставил меня открыть рот, показать язык и зубы.
- Шатаются?
Я мотнул головой и обречённо посмотрел на свои колени – в кровь сбитые и грязью заляпанные. Да них никому дела нет.
- Ничё ты, Толян – похвалил Бориска. – Чуть гол не забил. Тебе в нападении надо играть, а не у ворот отсиживаться.
Мишка лёг на спину и натянул на голову мокрую от пота, грязную майку. Переживает. Возможно, после игры ему снова придётся драться с этим верзилой – таковы законы улицы. Но я знаю Мишку - у него добрая душа, и он переживает за воротчика. Ему жаль паренька со сломанной ключицей.
- Что, Валер, побегаешь? – предложил наш тренер Халве.
Тот томился в запасе и, конечно, обрадовался - схватил мяч и попытался жонглировать, разминаясь. Получилось ровно настолько, чтобы все развеселились.
Ох, хитрющий же ты, Ломян. Всегда знает, чем команду поддержать. Вот только установки твои не сработали: переоценил ты соперника – так себе командочка, «бей-беги, думай не надо».
- Да, Халва, - сказал Гала. – Видела б тебя сейчас Галочка Ткачёва, сразу б сердце отдала, без лишних церемоний.
Галя Ткачёва была местной дурочкой, так что комплимент очень даже сомнительный. Халва его и не стерпел. Он бросился на обидчика, но рядом сидели друзья, и они общими силами завалили Валерку.
Серёжка озабоченно пощупал его лоб:
- Горячий. Никак любовная горячка?
Все весело и безобидно расхохотались. И сам «влюблённый», поднявшись и отряхнувшись, также присоединился к общему веселью. Однако то была военная хитрость. Угадав минуту, он вдруг схватил Галу за шею, другой рукой его соседа – а это был Юра Куровский.
- Да! Бойтесь! У меня лихорадка. И я вас сейчас стукну лбами.
И он так их стукнул, что они завопили от боли, а остальным стало весело.
Перед началом второго тайма пришли парламентёры.
- После игры домой не спешите - будем драться команда на команду, а если вы против, то мы отметелим вот этого.
«Вот этим» был Мишка Мамаев.
- А один на один не желаете? – пришло время Андрею Шиляеву отвечать за своё капитанство. – Готов с любым из игравших.
Незадачливые парламентёры съёжились под его взглядом.
- Мы сказали, что велели.
- Это, наверное, Лёха Стадник мутит, - заметил Ломян. – Видит, что игра не прёт.
- А что, можно и подраться, лишь бы взросляки не лезли, - это Сула взъерошился.
Ну, вот и всё, ослепительный день померк. Драться мне совсем не улыбалось - не любил я это дело. Нет, мог, конечно, как Мишка, на обидчика броситься. Но чтобы вот так хладнокровно говорить о ней, готовиться.… Ну, не Лермонтов я, не Пушкин, не дворянин, одним словом – не умею дуэлянтничать и говорить о ней хладнокровно.
Во втором тайме мы их окончательно добили. Я уж и счёта не помню. Андрей забил, Добрик, Толик Назарян. А сколько Сашка Ломовцев… Никто уж не считал. Все думали о предстоящей драке. Особенно я. Правда, тешился бесплодною надеждой – может, обойдётся. Всё выбирал себе соперника, с кем бы мне сцепиться. Но таких маленьких и щуплых там не было. А долговязый, подставивший ножку, теперь сам держался ко мне поближе и всё ухмылялся. Похоже, он свою жертву нашёл.

На удивление, второй тайм отыграли очень даже корректно. Ни сносов не было, никакой другой грубости. Видимо «болячки» готовились взять реванш в другом.
Мишка сильнейшим ударом послал мяч за боковую.
- Отдыхай, ребята!
Но никто не побежал за футболом. Так, поплёлся не спеша один из соперников – им вбрасывать.
Ломян душу отвёл – таскал за собой полкоманды, финтил, крутил, обводил. Соперники вяло-привяло пытались отнять у него мяч.
Они же первые и закричали:
- Судья время.
И судья свистнул.
Ёршик, ликуя, пустился вприсядку. А Лёха Стадник объявил о начале третьего тайма, в котором каждый может свести счёты с каждым. Мы, как и перед игрой, выстроились в центре поля.
Какой-то паренёк, упитанный и коротконогий, но, судя по кривому носу, большой любитель подраться, ткнул в Вовку Грицай пальцем:
- Вот эту харю я отметелю с большим удовольствием. Иди сюда, иди ко мне, мурло поганое.
Вовка не пошёл - он набычился и вдруг ринулся на обидчика, боднул головой в грудь и навалился на упавшего. Началась потеха!
Кто-то кинулся кривоносому на помощь, но крутанулся вокруг своей оси, пойманный Ческидом за шиворот. Вторая пара нашла друг друга.
Всё, завертелась кутерьма! Толпа кинулась на толпу и наоборот – на толпу кинулась толпа.
Я попятился. Видел, как побежал прочь Гала - может, и мне за ним? Но то была военная хитрость - Сергей бросился под ноги преследователю и через мгновение сидел на нём верхом и барабанил по его морде кулаками.
В это мгновение кто-то схватил меня за шиворот.
- Попался, гадёныш!
Я испугался. Закричал так громко, что больные, толкаясь и путаясь в халатах, кинулись в дыру в заборе. Нападавший попытался закрыть мне рот грязной ладонью. Я цапнул её зубами, а головой дёрнулся так, что у моего врага лязгнули челюсти. Ещё пнул его по коленке. Но противник был много сильнее. Он выкрутил мою руку и всё клонил лицо моё к земле, всё ниже и ниже. Ой, мамочка, сейчас сломает.
Я лягнул его и, кажется, попал, куда не следует - вернее, следует, так как долговязый форвард (а это был он), выпустил меня и взвыл, заскакал, зажимаясь. Я бросился бежать. Но он быстро оклемался - и разве от него убежишь. Он прыгнул на меня, свалил в пыль и принялся душить обеими руками, сам отчаянно хрипя, будто это ему не хватало воздуха. Он бы задушил меня, это точно. Но.…
Как много в нашей жизни бывает этих спасительных «но».
Его лицо вдруг исказила гримаса боли. Он отпустил меня и вогнул спину, как пресс-папье на столе бюрократа.
- Зачем же гвоздём-то? – взрыдал он.
Долговязый вскочил и бросился наутёк, заламывая руки, пытаясь оторвать от спины доску больничного забора, гвоздём впившуюся ему меж лопаток. Он так и скрылся с глаз, волоча за собой нечаянный груз.
Валерка Халва поднял меня с земли, зачем-то потрогал мою челюсть, заглянул в глаза – живой? - а потом подмигнул и охлопал ладони, будто стряхивая пыль:
- Не дрейфь, Тольчина.
Бегство одного, будто разом ослабило силы остальных. Все, кто мог, кинулись прочь. Тех, кого пинали наши пацаны, бросился спасать Стадник:
- Всё, всё. Аллес! Финита и комедия. Судья время - конец последнему периоду.
Судьи и след простыл. Короткая, но жестокая и кровавая схватка наша перепугала больных - забыв на лавке халат, они ретировались в свои палаты.
- Ну, что, Лёха, - ликовал Ёршик. – Беги за винищем. Сейчас и отметим.
Закончу на этом. Про футбол взялся рассказывать, а что бывало до и после игры – тема других басен.

4

Финальный день спартакиады школьников Увельского района пришёлся на последний день бабьего лета. Стадион переполнен народом, собравшимся посмотреть состязания, поболеть за своих, насладиться последним теплом догоравшей осени и вообще порадоваться жизни. Работали буфеты, играла музыка, диктор объявлял результаты и фамилии, набранные очки каждой из школ. После соревнований лёгкоатлетов, на поле должны были выйти юные футболисты.
Оглашая список заявленных команд, диктор запнулся и продолжил после паузы совсем другим тоном, каким объявляют выход клоуна на арену:
- … и дворовая команда «Лорды с Болотен-стрит».
Перед тем, у судейского столика была перепалка.
- Ну, «Вымпел», там, ну, «Метеор»… Какие к чёрту «Лорды»? Хотите, чтобы вас на приветствие «мордами» обозвали. Так и будет. Вот увидите.
- Да какая тебе разница? Ну, «Лорды», значит «Лорды». Это ж здорово! Ребята сами пришли, сами заявились и хотят сыграть. Оставь - пусть играют.
- Меняйте название.
- Не будем, - упёрся Гала. Это была его идея, и он её отстаивал.
Надо сказать, к осени у нас поменялось руководство команды - Шиляй с Ломяном до того расплевались, что оба подали в отставку. После выборов тренером стал Сергей Колыбельников (надо же!), а капитаном Серёга Ческидов.
- Не будем, - упёрся Гала. – Либо пишите так, либо мы пошли.
- Не больно-то и нужны.
- Э, прекрати. Давай, парень, вашу заявку - готовьтесь к эстафете.
Команда расположилась на двух крайних скамейках в углу трибуны. Заявление диктора вызвало у народа оживление и интерес к нам.
- Эй, дылда! – окликнул Сергея Ческидова какой-то недоперепивший гражданин. – В такой погожий день лучше всего в лесу. Отвёл бы ты, курносая кряква, своих утят на свежий воздух, на природу.
У Сергея действительно был широкий нос, которым он не очень-то и гордился.
- Шёл бы ты, дядя, пока есть на чём, - Ческид сплюнул, чтобы показать своё презрение к обывателю, но получилось как-то не очень удачно – попал на свою коленку.
Дядю сменили другие насмешники. Две деревенские девчонки остановились поглазеть на «дворовую команду», от удивления позабыв о прежнем занятии – облизывать мороженое.
- Клянусь коленкой Венеры! – воскликнул Гала. - Перед вами сплошь холостяки - подходи, налетай, без суеты выбирай.
Девчонки, прыснув, пошли прочь.
Молодой человек, рыжий и в веснушках, подошёл рассерженный:
- Послушайте, где ваш представитель? Два раза по громкой объявляли. Сколько можно? Значит так, была жеребьёвка – команды поделены на две группы. В вашей – Увельские сорок шестая и сорок четвёртая школы. Игра по круговой. Победители выходят в финал. Ну, и, конечно, игра за третье и четвёртое места. Сейчас будет эстафета. Участвуют по десять человек от команды. В случае ничьей на футболе, победа присуждается той команде, у которой лучший результат по эстафете. Всё ясно?
Нам всем было ясно, а кивнул кэп – Серёжка Ческидов.
Став капитаном, он очень серьёзно относился к своим обязанностям. А вот Гала наоборот, в тренерах дурака валял ещё большего.
Он и заявил тотчас же:

- Я не побегу – позориться-то. И вообще, у меня ноги болят, а одна даже короче другой. Мать мне постоянно говорит: и в кого ты у меня народился - разноногий.
- Знала бы она, какую ты ей славу создаёшь, - сказал Андрей Шиляев, - обломала б о твою спину хороший дрын.
Минут тридцать спустя стадион потряс шквал ликующих возгласов, приветствующих победителя эстафеты. А я, бежавший на последнем этапе, в этот момент ещё томился, поджидая палочку. Потом побежал в гордом одиночестве под свист и улюлюканье трибун.
Да какой с нас спрос – дворовая команда!
Позорный провал на эстафете поверг всех в уныние. Кто-то предложил смыться под шумок. На него прицыкнули – бывало и хуже.
- Какой чёрт придумал эту эстафету?
- А что? Цивильное решение всех спорных вопросов, а то привыкли кулаками.
- Тоже мне команда! Ну, и названьице.
- Кому не нравится, пусть катится в свою школу - если возьмут, конечно.
- Выборы придумали – тоже мне, английский парламент.
Наспорившись, вышли на поле.
Предстояла игра с сорок четвёртой школой – с нашей, между прочим, родной. Два тайма с перерывом лишь для смены ворот результата не дали.
- Стало быть, ничья в не нашу пользу? – спросил Халва возвращающуюся хмурую команду.
Гала махнул рукой:
- Всё гадко, как всегда.
Сидели на скамейках, с тоской наблюдая за игрой сельских команд. Кто-то принёс слух - в сорок шестой школе есть суперигрок Сергей Москвин.
- Этот что ль? – спросил Серёжка Колыбельников знакомую девочку из сорок шестой школы, указав на долговязого красавчика-блондина.
- Он самый! – восхищённо подтвердила фанатка.
Мне девушка понравилась, а Москвин нет. Ходит, как гусак, шею вытягивает, будущих соперников выглядывает и копытом бьёт от нетерпения. Впрочем, наверное, ластами - или что там у гусака?
Может, от этих мыслей смелости набрался и вдруг брякнул:
- Если будете за нас болеть, мы вашего кумира сделаем.
Девушка взглянула на меня большими синими глазами, лукаво усмехнулась и показала фигу. Уходя, пару раз оглянулась.
Гала руки развёл:
- Толяха! Дон Жуан! На трибунах бабьё клеит. Учись, братва.
Новый выход на поле «дворовой команды» был встречен насмешками и свистом с трибун.
На приветствии мы гаркнули:
- Команде напротив, физкульт привет!
А они:
- Команде «Морды.…»
Ну, морды, так морды. Погнали наши городских!
На этот раз игра задалась. Минут через пять мы забили первый гол. Его приветствовали жиденькими аплодисментами. А Сашка Ломовцев – автор гола – скрестив руки на груди, будто мавр, картинно поклонился трибунам.
Стадион притих, наблюдая, как четвёрка наших нападающих – Ломан, Добрик, Колыбеля и Толик Назаров – переигрывали всю сорок шестую школу. Пожарной каланчой торчал в центральном круге Москвин, наблюдая, как разгораются события возле его ворот.
Второй гол ещё до перерыва забил наш новый тренер – Серёга Колыбельников.

- Не останавливайтесь, ребята! – крикнули с трибун, быть может, чтобы ободрить школьников, а Гала принял это на свой счёт – исполнил реверанс не хуже заправской балерины.
Трибуны развеселились.
Я заметил, почти вся наша команда с надеждой посматривала на болельщиков, будто выпрашивая поддержки и участия, вместо свиста и оскорблений. И, надо сказать, число наших сторонников не очень-то увеличивалось даже после того, как мы во втором тайме закатили ещё два гола.
Валерка Халва, прозванный за вечное сидение в запасных Массажистом, встретил нас улыбкой во всё румяное лицо. Он придумал собственный жест и охотно демонстрировал – два больших оттопыренных пальца встречаются. Тот, что смотрит вверх, демонстрирует нашу игру, вниз который – участь побеждённого на древнеримском ристалище.
Настроение поднялось ещё больше, когда команда Москвина растащила сорок четвёртую школу со счётом чуть меньшим. Она будто встрепенулась, поняв, что с нами упустила все шансы на первое место, которое им заранее предсказывали трибуны.
Наблюдая за их игрой, я ёжился от подспудного страха – как это нам удалось обыграть такую команду?
- А переигровку не могут назначить? – спросил, волнуясь.
- Не дрейфь, Толян – ещё раз накажем, - Сула похлопал по широкой спине нашего нового воротчика Серёжку Малухина – Малуха на воротах стоит глухо.
Переигровки не было. За третье место Москвин бился с красносельскими ребятами, а нам в финале досталась команда из Нагорного. Они уверенно вышли из подгруппы, выиграв обе встречи. Они и в эстафете победили - на все руки от скуки.
Трибуны вновь оживились - начался матч за третье место.
- Смотри, смотри, что творит, - восхищённый игрой Москвина, я потряс тренера за плечо.
Тот лежал на лавке и меланхолично смотрел в серенькое небо. Опустил руку, не глядя, сорвал травинку и сунул в рот.
- Кончилось лето. Эх, где же вы, денёчки золотые?
- И юбочки короткие, - в той же позе и тональности вторил Васька Добрик.
Шуты гороховые! Им бы лишь комедию поломать да порисоваться.
- Посмотрите-ка на них, готовые чемпионы лежат.
- Ты это трибунам скажи, Толян - да чтоб все девочки слышали и в очередь вставали за автографами.
Финальная игра красотой не блистала. Была тяжёлой, вязкой, контактной, даже грубой. Нагорненцы действительно быстро бегали и хорошо играли в пас. Им лишь везения не хватало, чтобы завершить хотя бы одну из многочисленных атак. Впрочем, не везло и нам. Не забил пенальти наш капитан. Меня здорово снесли на краю нашей штрафной. Уж мяч был в игре, а я всё сидел, ощупывая помятые рёбра.
Малуха спросил:
- Играть сможешь?
- Не знаю.
Игра где-то стопорнулась - Гала подбежал злой и мокрый от пота:
- Ты ещё ляжь и постони. Агарыч, от кубка до твоих губ бегать да бегать - вставай.
- Отстань, - я махнул рукой и поднялся.
Потом был перерыв. Потом был второй тайм, такой же вязкий и безрезультатный. Игра катилась к ничьей. Судья уже посматривал на хронометр. И в этот момент.…
И в этот момент Сашка Ломовцев забил гол. Это было какое-то чудо. Нет не гол, а его прорыв. Он обыграл троих, нет четверых, на ложном замахе уложил вратаря. Завёл мяч в уже пустые ворота и принялся там жонглировать. На трибунах невольно захихикали трагикомичности момента и охнули, когда он, натешившись, вонзил пузырь в сетку.
Мяч ещё не установили в центре поля, а от судейского столика забегали курьеры. Организаторы вдруг спохватились, что кубок школьной спартакиады придётся вручать какой-то уличной команде, банде беспризорников - без формы, без тренера, с идиотским названием.
На трибунах, как я понял, мало было объективных болельщиков - все переживали за свои школы, а теперь разом обрушились на нас.
- Морды с поля!
- Долой беспризорников!
- Катитесь на свою улицу котов за хвосты таскать.
- Судья, пендаль!
За воротами совсем маленькие мальчишки устроили травлю Малухи.
- Рыжий, рыжий, косоглазый.
У нашего воротчика действительно были пшеничные волосы, и один глаз – стеклянный.
Судья безбожно тянул время, надеясь на чудо. Но всё-таки вынужден был дунуть в свой инструмент, когда Ломана снесли в штрафной. Но это был не пенальти, а конец игры.
Матч ещё не закончился, а судейская коллегия, представители школ и районо решили в этом году футбольный кубок не вручать никому.

5

Была середина осени – самое непредсказуемое и изменчивое время года. Причём, изменчивое почему-то всё больше в сторону дождя и промозглого ветра. За высокими окнами школы торжествовала обманутая ненадолго выглянувшим из-за туч солнцем золотая листва клёнов. А в классе было прохладно и пахло осенним дождём.
Новая учительница литературы вела урок. Ученики меньше шалили, тише болтали, гадая, какая она – вредная или ничего. Вроде бы ничего - симпатичная, и мальчишкам даже сюрприз пообещала в конце урока.
Лично меня её появление и обещание не вывело из благодушного состояния успевающего ученика. Я грустил вслед ушедшему лету, думал, смогу ли научиться играть в хоккей так, как это у меня получалось в футболе? Останется ли у нас команда, или каждый будет играть за свой класс?
- Всем понятно? – учительница положила мелок и присела за кафедру. – Тогда вспомним пословицу - не боги горшки обжигают – и начнём.
Пословица навела меня на мысль - а что если встать и молча уйти. Интересно, как поведёт себя новая учительница - двойку поставит? за родителями отправит? Но ничего такого я не сделал, а открыл тетрадь и начал писать сочинение на тему «Самый замечательный день прошедшего лета».
- Кто напишет, - сказала Нина Николаевна (так её звали). – Может сдавать тетрадь и идти домой.
Класс начал пустеть задолго до конца урока. Последние сдавали тетрадки вслед за пронзительным звонком. От судьбы не уйдёшь, думал я, давно уже поставив точку в сочинении, и с сомнением поглядывая на преподавателя.
- Что, рифма не идёт? - подняла на меня глаза Нина Николаевна. – У тебя весь урок было такое одухотворённое лицо, что мне показалось – ты пишешь стихами.
Мне почему-то подумалось, что она это на полном серьёзе.
- Не-а, я стихами не умею. Но вы сказали, будет сюрприз в конце урока – вот, сижу, жду.
- Ах, да, я и забыла. Так мальчишки же ушли. Ты передай, пожалуйста, тем, кого увидишь – сегодня в детской спортивной школе открывается футбольная секция. Тренер Николай Дмитриевич Синицын, это мой муж (она слегка покраснела), записывает всех желающих. Передашь?
Задолго до этого дня в кабинете директора ДЮСШ два брата Синицыных Николай и Михаил Дмитриевичи вели задушевную беседу.

- Ты знаешь, Миша, в жизни обязательно наступает минута, когда хочется сесть в кресло, снять тапочки, положить ноги на стул, включить негромкую музыку и задуматься о смысле жизни. Иногда эта минута растягивается на несколько часов.
- И что же ты надумал, выбрав минутку, чтобы убить несколько часов?
- А я подумал и давно подумываю - почему только лыжи и гимнастика? Что делать мальчишкам, которые хотят играть в футбол?
- А установки сверху? А региональные привязки? Ты рассуждаешь, как тренер, а я-то – директор. С меня, знаешь, какой спрос? О-го-го!
- Ты не ответил – что мальчишкам-то делать?
- Да играй ты с ними в футбол! Играй, ради бога, и вешай на грудь значки «Юный гимнаст» Мне отчётность, тебе – удовольствие.
- А если мальчишкам славы хочется и совсем других наград. Что тогда?
- Знаю я, чего им хочется - перехочется. И ты, Николай, не прав, тысячу раз не прав. Я столько трудов положил, чтобы школу открыть, бюджет утвердить, а ты меня на подлог подбиваешь.
Младшему Синицыну стало грустно. Не хочет его брат понять, никак не хочет. Хотя его, как директора, можно понять и даже простить.
- А ты бы попробовал, заикнулся.… За спрос-то в нос не дают.
- Может, и бьют, - хмурился Михаил Дмитриевич, искоса наблюдая за братом и размышляя, между тем.
Коля наблажит - а ему расхлёбывать. А может, представить это, как инициативу снизу? Такое поощряется.
- Сейчас, после успеха в Англии, футбол стал очень популярен в стране. Почему мы-то в заду плетёмся?
- В чьём заду? - улыбнулся директор.
Кажется, он уже принял решение. Да, инициатива – это поощряется. Да, футбол теперь на подъёме. И за спрос не бьют в нос. Надо посоветоваться в районо и ехать в область.
- А-а, - Николай Дмитриевич раздосадованный отмахнулся.
- Послушай, Данко, с зажигалкой вместо сердца, вопрос я твой подниму, а что получится, не знаю. Выгорит – твоё счастье, нет – притихнешь. Договорились?
В фойе, где стоял теннисный стол, а вдоль стен скамейки, и бак с водой на табурете, собралось десятка полтора мальчишек. Они были из разных классов, из разных школ даже, но, примерно, одного возраста.
Я успел передать слова учительницы только соседям-одноклассникам, двум Толькам – Калмыкову и Рыженкову. Втроём мы и пришли, робко присели на скамеечку, наблюдая за остальными.
Я обычно сравниваю незнакомых людей с теми, кого уже знаю, выявляя через внешнюю схожесть, черты характера, либо углядывая в объекте наблюдения природные признаки животного мира – хитрую лисью мордочку, повадку увальня-медведя, некрасивое очарование раскосой лани, грозный оскал бульдожьей морды.
Вон тот мальчик наивен и открыт, живой символ «колун-головы». А этот, с ухмылкой енота на тонких губах, явно выдаёт себя за другого. Двуличие, вообще-то, никого не удивляет. Но совсем другое, когда перемена лика происходит на твоих глазах.
Соседом справа на скамейке был мальчик немного выше меня и намного плотнее, упитаннее. Если бы не подвижная жестикуляция, которой он сопровождал поток слов, можно было подумать, что он и есть один из представителей типа «увалень». Мне понравились его задорное лицо и короткая, «ёршиком», стрижка.
Сосед слева вызывал апатию. Он был мелкий, щуплый, и не переносимый болтун. Для такой говорливости кому-то надо было напиться, а этот пьянел от самой жизни. Карман его курточки был полон семечек, которые жидкой струйкой вытекали на пол.
Болтун и скряга, подумал я о нём.
Однако анекдот он рассказал классный.

- Ползёт мужик по пустыне на исходе сил видит - кувшин. Потёр – оттуда джин. «Слушаю и повинуюсь». «Домой хочу». «Пошли». «Я быстро хочу». «Тогда побежали».
Кто услышал и понял – расхохотались. Остальные с улыбками за нами наблюдали.
Я всё никак не мог освоиться, чувствовал себя незваным гостем, молчал и застенчиво улыбался. Ко мне привязался какой-то лопоухий пацан, признав мою природную скромность за трусость. Он только что вошёл и внимательно осмотрел всех присутствующих. Подошёл ко мне, протянув руку.
- Здорово!
Завладев пятернёй, сдернул меня с лавочки и тут же уселся на это место.
Я безропотно отошёл к порогу и загрустил.
Разумеется, мальчишки живут на каждой улице. Но если на Больничной – ленивые и трусливые, на Рабочей – задаваки и забияки, то на Красноармейской - шпана и хулиганьё, одновременно ленивое и задавастое. Они всегда ходили гурьбой и в драке стояли друг за друга.
Я так и решил, что вновь вошедший – с Красноармейской. Что с него возьмёшь? Спокойнее - уступить. Но лопоухий продолжал борзеть.
- Ты что, недоволен, жаба?
Разговоры разом стихли. Все ждали моего ответа. В таких стычках и перепалках познаются характеры, выявляются лидеры. Лопоухий заявил о себе. Твоё слово, Анатолий Агарков. А я молчал, размышляя. Почему жаба? Ничуть даже не похож. Ни внешне, ни характером. К чему это он? Наверное, из кинофильма «Два бойца», в котором герой немцев так крестил. Мне почему-то разонравился перст судьбы, который оставил меня в классе после звонка, привёл сюда вместе с товарищами, которые сейчас хмурились и отворачивались, будто моё унижение – это моё личное дело, и их не касается. Мне вдруг сделалось безынтересно жить и захотелось встать на четвереньки и завыть протяжно, тоскливо…
- Сам ты жаба конармейская (мы иногда так обзывали красноармейских)
- Что-о? – лопоухий поднялся и вразвалочку подошёл ко мне, с нагловатым прищуром заглянул в глаза. Не сильно ткнул меня кулаком в бок. Потом взял за плечи и стукнул спиной о стену.
Так, конечно, не дерутся. Видимо, он и не хотел – просто утверждал своё превосходство. И я не стал его бить, а просто толкнул изо всех сил в грудь. Лопоухий побежал спиной вперёд. На его пути оказался бак с водой и кружкой на крышке. Он каким-то гимнастическим кульбитом умудрился перекувыркнуться через это не очень-то устойчивое сооружение, а уже потом обрушил его на себя.
На грохот падающего тела, табурета, бака и потоков воды в дверях показались братья Синицыны.
- Что здесь происходит? – загремел Михаил Дмитриевич.
Николай Дмитриевич, одним взглядом разобравшись в ситуации, и, предотвращая репрессии, положил мне руку на плечо:
- А вот этого хлопчика беру сразу.
Сначала была зима. Футбольное поле расчистили от снега, залили водой и сделали ледяной каток. Мы занимались в спортивном зале. Потом наступили весна и слякоть. И лишь только подсох газон, Николай Дмитриевич вывел своих питомцев на свежий воздух. Мы разминались, а он наблюдал - на груди его глухо тренькал шариком судейский свисток.
За живым забором из акаций, на гимнастической площадке пыхтели на снарядах лыжники – ребята старших классов. Сезон для них закончился, начался период общефизической подготовки. Томился бездельем их тренер – рыжеволосый малый кавказской национальности, по фамилии Фрумкин, по слухам мастер лыжного спорта.
- Дивная картина! Секретное оружие Николая Синицына, - запустил он из кустов «шпильку» и подошёл полюбоваться на её результат.
Мальчишки работали над техникой владения мячом – некоторые от усердия высунув языки. Старались, хотя не у всех получалось, а иные «финты» вызывали улыбку.

- Аллах свидетель, Николай Дмитрич, в гимнастике у тебя мелюзга поталантливее была. Помнится, один даже фигу пальцами ног умудрялся показать.
- Ничего, и эти смогут. Было бы кому показывать, - добродушно улыбнулся Синицын и обернулся к одиноко сидевшему на скамейке пацану. – Ты меня не понял? Без записки учителя до занятий не допущу. Мне двоечники не нужны.
- Да исправил я её, исправил, - ворчал паренёк, отводя глаза.
- Тогда так, - рассудил тренер. – Если не врёшь, выходи на поле. Узнаю, соврал – выгоню насовсем.
- Да исправил я её, проклятую, - бубнил паренёк, но на поле не спешил: знал, чем рискует.
Фрумкин развеселился:
- Один мой знакомый жениться решил, а через неделю выгнал молодую. Она, говорит, спать по ночам любит и три раза в день ест. Где ты видел, Николай Дмитрич, чтоб мальчишки двоек не таскали? Или со своей Ниной Николаевной кисейных барышень воспитываешь и плюшевых леди? Её-то я ещё пойму, тебя – никак.
Синицын его не слушал.
- Слабак! Иди сюда. Каким местом стопы бьёшь по мячу? Где научился? Кто учил?
Это он мне разнос устроил.
Пока объяснял и показывал, как надо бить по мячу, Фрумкин томился за его спиной - болтать ему хотелось, а больше не с кем. Он лишь скользнул по мне взглядом, и презрительная усмешка растянула его тонкие губы. Я думаю, ему так «понравился» мой наряд – дырявые гамаши, куртка с надорванным рукавом и донельзя стоптанные ботинки.
- И всё-таки ты не прав, Дмитрич. Мальчишки должны таскать двойки, бить стёкла и драться, чтобы закалить свой характер. Горцы говорят, нет большей трагедии для мужчины, чем отсутствие характера.
Синицын оглянулся на него:
- Я за то, чтобы они стали мужчинами, спортсменами и порядочными, культурными людьми.
Фрумкин хихикнул:
- Знаю, знаю. Порядочный человек – это тот, кто делает гадости без удовольствия.
Николай Дмитриевич не поддержал разговора, грузно ступая, пошёл в дальний конец поля, объяснять что-то другим неумехам.
Фрумкин, на вид рано сформировавшийся подросток, настырен был и характером. Лёгкой трусцой догнал Синицына, забежал вперёд, заглядывая в лицо:
- Хочешь, в футбол сыграем? Мои ребятки хоть постарше, так твои же профи. А?
- Согласен, - Николай Дмитриевич резко остановился. – Сыграем, только без грубостей.
- Ну, что вы, что вы - конечно, конечно. С вами пообщаться, так и в люди можно попасть.
Фрумкин опрометью, не огибая луж, бросился через поле собирать своих лыжников. Мастера плоских досок и тонких палок выскочили на поле, как застоявшиеся кони, с гиком и ржанием. Они прыгали друг другу на спину, как ковбои на родео, и всё пытались покататься на чужом горбу, не обращая на нас никакого внимания.
Поначалу игра складывалась под их диктовку – ордой бегали за мячом, орали и глумились друг над другом, и часто падали, на сыром газоне чувствуя себя, как коровы на льду. Синицын судил, а Фрумкин бегал у кромки поля, свистом и рёвом заменяя полновесную трибуну. Каждый раз, когда кто-нибудь из его великовозрастных воспитанников оказывался на газоне в ореоле грязных брызг, он ликовал:
- Во, бычара племенная!
Потом лыжники подустали. Так и не «распечатав» чужих ворот, сгрудились у своих, с трудом, и всё чаще грубостью останавливая наши атаки. Когда футболисты забили лыжникам гол, их тренер выбежал на поле.
- Каррамба, коррида, и, чёрт побери! Выходит - каждый поц может обижать спортсмена?

Играл он не лучше своих питомцев, и прыти его ненадолго хватило. Вскоре он уже передвигался по полю пешком, а голос дошёл до истошной хрипоты.
- Коси шпану!
Лыжники, пропустив второй гол, выглядели крайне подавленными. Синицын откровенно веселился. Фрумкин еле сдерживал себя:
- Ну, всё, пацаны, вы разбудили во мне старого хулигана.
Вратаря, здоровенного детину, пропустившего третий мяч между ног, обругал:
- Все люди, как люди, а ты, как хрен на блюде.
Воротчик покрутил пальцем у виска, как только увидел спину тренера.
Минуту спустя темпераментный Фрумкин уже вопил из центрального круга:
- Что вы телитесь, как беременные тараканы?
- Разговорчики на поле! – предупредил Синицын. – Накажу.
- Ты, Коля, содержательный такой, как американский холодильник, - окончательно сник лыжный мастер.
Измотанные бестолковой погоней за мячом, наши почти взрослые противники всё чаще стали проигрывать и силовые единоборства. После очередного, когда футболист умчался с мячом, а лыжник растянулся поперёк лужи, Фрумкин бросил в сердцах:
- Что ж ты ему в морду не дал?
Его воспитанник, размазывая грязь по лицу:
- Боюсь увлечься.
Игра у меня шла. Пасы были точны, финты удачны, столкновения без последствий. Матч доставлял удовольствие. Не понятно, почему не ликуют соперники. Возможно, их не устраивало само мироздание как таковое - полностью или в деталях. Например, смена времени года. Нарушение очерёдности жизни и смерти. Или земное притяжение. Или здесь имеет место расхожесть общепризнанного мнения о том, что в здоровом теле соответствующий дух. Лыжники вон какие здоровые - духу в этих телесах меряно-не-меряно.
Николай Дмитриевич дал свисток об окончании тайма.
- Может, хватит?
- Нет, играем, как условились, - не согласился Фрумкин. – Никаких перерывов, только смена ворот.
Теперь Синицын над ним потешался:
- Курить-то тебе, похоже, заказано. И вместо трико, мой тебе совет, надевай две пары трусов – легче бегается.
Фрумкин отмахнулся. Николай Дмитриевич добродушно рассмеялся, потирая ладони.
- Ну, как тебе мои кисейные барышни?
Фрумкин уважительно поднял брови.
- Хорошие ребятки. Показательные советские школьники - пионеры, отличники, спортсмены и собиратели металлического лома.
- То-то же, - сказал наш тренер и дунул в свисток, возвещая начало второго тайма.
Видимо, пока менялись воротами, рыжий наставник что-то внушил своим подопечным. Во втором тайме «косьба» пошла откровенная. Нас роняли по всему полю – с мячом и без оного, били по ногам, хватали за майки. И главным хулиганом стал Фрумкин. Судья то и дело дул в свисток, спорил с нарушителями, назначал штрафные.
Игра потеряла блеск. Футболисты поприуныли, а на грубость стали отвечать грубостью. Фрумкин получил сзади по ногам и кубарем покатился через лужу. Реакция тренера лыжной секции была несколько неожиданной - он совершенно потерял лицо и внезапно заголосил приблатнённой лагерной туфтой:
- Что за шухер на балу? Да я таких бушлатом по зоне гонял. Ты у меня сейчас дерьмо будешь хавать, сучара бацилльная!
Синицын остановил игру, подхватил мяч. Наступила пауза, в результате которой конфликт иссяк сам собой.
- Идите-ка вы, братцы, мазать лыжи.
Взгляд холодный и твёрдый, как угол чемодана.
Лыжники стадом потянулись с поля. Последним – Фрумкин, весь в грязи, как неудачный матадор. Футболисты собрались вокруг Синицына, довольные игрой и вовремя наступившей развязкой.
День был тёплый и солнечный. По небу гонялись небольшие облака. Над головой тренера вибрировал первый апрельский шмель.

6

Мама говорила, что спортивный лагерь пошёл мне на пользу - я спал и просыпался с улыбкой на лице. Может, это и так, может, и был я счастлив во сне, но в реальной жизни всё было как раз наоборот. Это было время первой и, как водится, несчастной любви.
Перед летними каникулами Николай Дмитриевич объявил, что на стадионе открывается спортивный лагерь, в котором будут отдыхать и совершенствовать своё мастерство лучшие спортсмены района. Для футбольной секции дали пятнадцать путёвок. Я попал в число счастливчиков – повезло, а может, заслужил.
Первая неделя прошла интересно, а потом попал в число нарушителей порядка и правил. Ко мне пришли ребята с нашей улицы, стояли в кругу, курили, болтали. Налетел директор лагеря Михаил Дмитриевич Синицын.
- Ага, курцы! Нет, не наши. А вот этот наш. Наш?
Я кивнул.
- Иди за мной.
- Твой, Николай Дмитрич? – спросил он в тренерской.
- А что? – вскинул на меня взгляд Синицын-младший.
- Курит, паршивец. Губит своё малолетнее здоровье.
- Я не курю, - буркнул я.
- Он не курит, - подтвердил Николай Дмитриевич.
- Как ты можешь за них ручаться? Пацаны – утром не курит, вечером научится.
- Верно говорите, - кивнул слепой баянист по прозвищу Музыкальное Сопровождение. – Никотин это такая штука - если утром не закурить, то и просыпаться не стоит.
- Иди, - сказал Николай Дмитриевич.
- Нет, не иди, - поправил его директор. - А иди и помни – в следующий раз выгоню. Понял? Сейчас же, в наказание, неделю будешь дневалить. Время пошло.
Время пошло скучное. Правда, дневальные не ходят на зарядку и все массовые мероприятия, зато им приходится трижды в день мыть пол, охранять лагерь, когда все уходят в столовую, кино или баню. Три дня я честно вытерпел, а потом решил, хватит – преступление не соответствует наказанию, и всерьёз стал задумываться о побеге из лагеря. На нашей улице сейчас со скуки не умирают.
В тот памятный день всё предвещало что-то неожиданное. Хотя я с утра решил, что, если не произойдёт чего-нибудь замечательного, к вечеру ноги моей не будет в этом концлагере - была нужда в драгоценные дни каникул ползать с тряпкой под раскладушками!
Однако предчувствие томило. Я только не знал, как они связаны между собой – происшествие и беспокойство. То ли беспокойство - симптом происшествия. То ли происшествие есть результат беспокойства. Но что-то должно произойти – это как пить дать. Мою натуру не обманешь.
После сончаса все ушли в кино, и я остался один. Никто не мешал, можно было собрать вещички и топать домой. Но я взял мяч - новенький, с двуцветными пятиугольными клинышками, его ещё «олимпийский» зовут - и пошёл в хоккейную коробку. Семеро пацанов с облупленными носами повисли на заборе.
- Слышь, мастер, запни мяч в кусты, а мы найдём.
Я посмотрел на них и не ответил.
- Слышь, давай сыграем, проиграешь – мяч заберём.

- А выиграю?
Пацаны переглянулись.
- Щенка хочешь? Овчарку. Можем квасу принести, целую флягу, на костянике.
- Щенка мне не надо, а за квас можно. Тащите.
- Сначала выиграй. Ты один что ль будешь?
- Зачем один? Ребята из кино придут и сыграем.
- Э, нет. До вечера нам ждать не резон. Сейчас играем?
- Ну, играем, - пожал плечами я не совсем уверенно. – Тащите свой квас.
Мальчишки исчезли за забором. А я, обеспокоенный, пошёл в спортзал, оборудованный под спальное помещение. Не все ушли в кино - были два гимнаста, два лёгких атлета. Я их тут же завербовал. Девчонки спрашивали - в чём дело? Я только рукой досадливо махнул.
В коробке уже поджидали, и флягу, спрятанную в кустах, показали - в ней что-то шипело, пенилось и вкусно пахло.
- Мы впятером, - хмуро объявил я, терзаемый самыми недобрыми предчувствиями.
- Отчего же? Семь на семь! – сказал чей-то звонкий голос.
У низкого заборчика коробки стояли две лагерных девчонки. Одна была достаточно упитанной, чтобы обращать на неё внимание. А вот другая….
Девочка была стройна и красива. Короткорукавая голубая майка открывала ей шею. Тени лежали возле хрупких ключиц. Я и раньше её видел, но - как это лучше выразиться? - не приглядывался, что ли. И сейчас ещё не знал, что эта девчонка в невообразимо жёлтых шортах – моя первая любовь. Но пройдёт только час, и мир переменится.
- Играйте, - я махнул рукой, а облезлоносые захихикали.
- Идите все вперёд, - расставил я игроков. – А я останусь на защите.
Я всегда играл в обороне и понадеялся на свой опыт и мастерство. В ворота встал шустрый паренёк из Рождественки по кличке Курячок. Он прославился тем, что перед отбоем нёс похабщину и каждую свободную минуту подглядывал за девчонками. Ещё он был лёгкоатлет и здорово бегал. О футболе только слышал, что и доказал, затащив мяч в свои ворота с первой же атаки.
Проигрывать не хотелось. Я поменял тактику. Всех отправил в защиту, а сам устремился к воротам противника. Носился, как угорелый, финтил, крутил, обманывал, бил и отбирал мяч. Ценой невероятных усилий счёт удалось сравнять.
Для такой игры надолго сил не хватит, с тоской думал я.
Помощь пришла неожиданно. Вдруг просто здорово заиграла девчонка в жёлтых шортах. Она также ловко отбирала мяч, лихо обводила. А один её удар с центра площадки вколотил мяч в верхний угол ворот.
После матча, зачерпнул костяничный квас, протянул ей кружку и представился:
- Толя.
- Таня, - сказала она, отхлебнув.
И тотчас содрогнулась земля от взрыва в далёком карьере. Это было как знамение свыше. Я ещё внимательнее посмотрел на девочку.
- От кого такие навыки?
- От старших братьев.
- А они живут…
- В Нагорном.
- Понятно. Бивали и таких.
Сказал-то правду, совсем без бахвальства, а Таню задело.
Одевался я тогда простенько – спортивные штаны со штрипками, застиранная футболка, куртка со следами отпоротых карманов и видавшие виды кеды. Шорт жёлтых, увы, не было.
- Ты одежду шьёшь на заказ или покупаешь в галантерейном магазине? В отделе «Новогодний маскарад»?

Я промолчал, и, кажется, это задело её ещё больше. Когда болтун Курячок сморозил очередную хохму, я рассмеялся вместе со всеми, а Таня заметила:
- Когда ты смеёшься, то очень похож на дурочка.
Это было уже слишком, прямо через край - чего напустилась, что я ей сделал, хорошего? Машинально пригладил вихор. И тут же замечание:
- Волосы не чешут, а моют. Знаком с шампунем?
Мне и квас встал поперёк горла, и радость трудной победы куда-то улетучилась. Вот привязалась, злючка-колючка. Вон Курячок полпальца в нос засадил, а она - ни полслова. Да ну её на фик! А хороша, чертовка!
Раздираемый этими противоположными чувствами, выплеснул из кружки недопитый квас и пошёл прочь. Сначала решительно, а потом всё медленнее и медленнее. Вот заноза, думал, точно же в сердце запала, теперь из головы не выбросишь, не выгонишь, не выдавишь… Голова, она такая штука, что в неё взбредёт, потом думаешь, думаешь, никак избавиться не можешь, словно маньяк какой, до следующего стресса.
За спиной заскрипел шлак на гаревой дорожке под лёгкими шагами.
- Подожди, капитан - ты что, обиделся?
Я остановился - не бежать же от девчонки, в самом деле.
- Ты драться умеешь?
- Теперь скажи, что твой отец мастер спорта, и у тебя разряд по боксу.
- А любишь?
- Нет, не люблю. Красивые драки бывают только в кино.
Зачем она спрашивает? Наверное, мой драный вид подходил к образу уличного хулигана.
Таня остановилась.
- Хочу ещё морса.
- Они его квасом называли.
- Много они понимают.
Мы вернулись - в толпе мне с ней было как-то спокойнее.
Квас ли морс, но мне показалось, что там и хмеля хватало. Постепенно нас развезло - стало много смеха без причины. Курячок, тот вообще не умолкал - захлёбывался словами и напитком тоже. Таня смеялась и в избытке веселья касалась ладонями моей груди, укладывала голову на моё плечо. Всем вдруг стало понятно, что мы пара, что мы нашли друг друга - и даже стали поздравлять.
Таня смеялась и дёргала меня за ухо:
- Жених!
Флягу мы не осилили, притащили в спортзал и допивали всем коллективом после отбоя. Пустую отдали владельцам на следующий день. В футбол они больше не зарубались и мяч не клянчили. А я их считал хорошими друзьями, потому что они познакомили меня с Таней.
Мы гуляли под кленовой сенью стадиона. Она рассказывала о себе, своей семье, школе, подругах, а я слушал. Я никогда не дружил с девочкой и не знал, как себя надо вести. Её прикосновения очень волновали. И ещё я думал, раз мы встречаемся наедине, то должны целоваться. Целоваться я не умел. Что делать?
За забором стадиона – луг. На лугу паслись кони.
- Слушай, лошади так быстро скачут и не падают.
- У них четыре ноги.
- Какой наблюдательный!
Она стояла рядом, плечом к плечу. Завиток золотых волос ласкал её щёку в лёгком румянце. Я покосился и подумал - вот так бы вместе, рядом, плечом к плечу через всю жизнь. Это ли не счастье? О чём она думает?
Солнце, остывая, исчезло за забором. Время отбоя. Я проводил Таню до крыльца спортзала. В коридоре было тихо и сыро – дневальные только что помыли пол.
Хотели попрощаться, но получилось так, что мы поцеловались.
- Милый…. - сказала Таня.

За дверью послышались шаги.
- …. ты выбрал не лучший отель, и нам придётся спать врозь, - закончила она прерванную мысль, развернулась и ушла.
Я не пошёл на мальчиковую половину. Разве уснёшь после первого поцелуя любимой девушки? Сидел на трибуне и всё поглядывал на дверь, надеялся – а вдруг выйдет, вдруг догадается, что её ждут.
Совсем стемнело, но звёзд не было. С севера подкрался холодный ветер. Откуда-то издалека, будто небытия, доносились слова песни:
- Подари мне лунный камень, талисман твоей любви….
И я понял, что ко мне пришла любовь. Понял и испугался, как же я без неё теперь буду жить? Ведь, наверное, ни пить, ни есть, ни дышать не смогу – так захватило.
Таня, Танечка, Танюша…. Какое красивое имя! Нет, что я? Прекрасное, наипрекраснейшее, лучшее во всём мире имя. Блин! Были бы мы постарше, сказал - выходи за меня замуж, и вся кадриль. Сейчас-то что говорить, что делать?
Знаю, девушкам надо подарки дарить. Откуда у меня, иждивенца, деньги? Бандитом что ли стать? Или этим, Оливером Твистом? Вот парень! У него и девушки не было, а денег – полные карманы. Правда, воровать, оно как-то не очень. Таня первая же от меня отвернётся. А может, нет?
Ох, пропала моя головушка!
Озноб вконец достал. Я поплёлся спать, не решив главную проблему – как теперь жить?
Наутро решил, что надо вести себя по-другому. Женщины не любят тех, кто спрашивает, унижают тех, кто просит. Вывод – ничего не проси и ни о чём не спрашивай. Бери, что хочешь, сам. А если не хватает наглости, притворись равнодушным ко всему на свете - будто всё пережил, много знаешь, и ничем тебя больше не взволновать.
Посмотрим, посмотрим….
Таня подошла в нарядной кофточке с большими пуговицами.
- Купаться идешь?
У меня не было плавок, и я соврал:
- Дневалю. Вчера после отбоя на дира попал.
Чтоб вы знали: дир – это директор на нашем жаргоне.
Таня пожала плечами:
- Я пойду.
Конечно, разве она будет чем-то жертвовать ради меня? Всё для тебя, любовь моя. Всё, что б ты была счастлива. Хочешь, я остановлю солнце, и оно будет светить, сколько ты пожелаешь?
Она ушла с толпой на озеро, а я, обиженный, слонялся по лагерю. Полдня без неё, это хуже недели дневальства. Потом до отбоя прятался – хотел наказать её, а вышло, что себя. Всю ночь метался в любовном бреду и получил тычок от соседа:
- Кончай стонать.
На зарядку выбежал самый первый, чтобы убедиться, что Таня – это не сон. Братцы, она существовала на самом деле. Более того, увидев меня, помахала рукой из шеренги девочек. Ветер разметал её волосы. О, как я их любил, как завидовал ветру-проказнику.
После завтрака всем лагерем отправились в лес. Она щебетала, а я держал её за руку. Мне захотелось уйти подальше от посторонних взглядов. Наверное, моё желание уединиться, Таня восприняла, как любовный призыв. Как хорошая актриса на сцене, девочка ответила мне целой серией испытывающих взглядов. В её голосе зазвучали строгие нотки.
Остановились табором на лесной поляне. Перекусили, затеяли игры, разделись позагорать. Я стянул с себя майку.
- А дальше? – Таня подошла ко мне сзади. Она была в красивом купальнике и резиновых пляжных туфлях. Она была воплощением женской грации и совершенства природы.

- Дальше комариков боюсь.
Поймав мой восхищённый взгляд, она смущённо отвела свой.
- Ты что-то хотел сказать, - она зашагала вглубь леса, я следом.
Любовался ею и догадывался, что она не случайно идёт впереди, давая возможность разглядеть её гимнастическую фигуру. У неё были сильные, обозначавшиеся при ходьбе икры. Такие же бёдра. Талию стягивал плотный купальник. Между лопатками залёг крутой желобок.
Я уже заметил, что на Таню обращают внимание не только мальчишки, но и тренеры, и посторонние мужчины. Это вызывало в душе глухое раздражение. За её любовь и спокойствие я готов был драться с любым, невзирая на личность и возраст. Я её телохранитель - вот моя задача до нашей свадьбы.
Мы оказались в сумрачной тени густого леса. Не был уверен, что Тане здесь нравится. Возможно, ей хотелось быть там, где резвится народ - где раздаётся напряжённый стук волейбольного мяча, где медленно, как леопарды в джунглях, ходят рыхлые мальчишки. Они втягивают животы, расставляют локти, короче, изнемогают под бременем физического совершенства.
Несколько мгновений прошло в лёгком замешательстве. Видно, зря я дал Тане понять, что хочу уединиться. Девочка могла подумать, что на неё охотятся. Но такие пошлости не для меня. Тем более, что совсем недавно дал себе слово быть сдержанным и небрежным. Даже гордился этим решением.
Мы уселись на траву. Причём, я чуть поодаль, во избежание ненужной близости, которая противоречила моим спартанским установкам. Молчание тяготило.
Таня сказала после глубокого вздоха:
- Такой прекрасный день, как бы всё грозой не кончилось.
Задрал голову, чтобы узнать, не собираются ли тучи. Туч не было. О чём я с английским достоинством и возвестил. Снова наступило молчание. Свою немногословность оправдывал не только новыми чертами характера, но и тем, что я – отпрыск бедного семейства, что у меня рваные кеды, и нет плавок. А она – красивая девочка из обеспеченной семьи, и за её внимание я должен в лепёшку разбиться. Таков закон любви и природы.
Таня вынула из сумочки транзисторный приёмничек. Раздались звуки джаза, и девочка в такт завертела головой, закачала плечами. И я выпустил пар застоялого напряжения. Даже прилёг непринуждённо, травинкой стал щекотать её голое бедро. А потом совсем осмелел и поцеловал коленку. Она взъерошила мою шевелюру и погрозила пальчиком.
Боже! Как хорошо на свете жить! Она любит меня! Без сомнения, любит. Лучшая на свете девочка любит меня. Эге-гей! Где вы, монстры и вампиры, вурдалаки и лешие? Кому тут башку оторвать ради любимой дамы?
Таня читала мои мысли.
- Здесь, наверное, леший живёт, - сказала она с милой улыбкой.
- Пойдём в гости?
- Нельзя незваными.
- Ну, подождём, может, позовёт.
Мы были вдвоём целую вечность. Иногда я замечал будто бы упрёк в Таниных глазах. Старался не думать о причинах. Конечно, догадывался, но старался убедить её мысленно - всё у нас будет, девочка, всё: вся жизнь впереди. Но сейчас посмотри вокруг – как она прекрасна, как прекрасна ты, и я рядом. Разве этого мало?
Конечно, и мне хочется с тобой целоваться и всё такое прочее. Но куда спешить? Вдруг сделаю что-нибудь не так, и тебе не понравится. Не прощу – и руки оторву себе. Вот если б ты сама… Я-то на всё согласный…
- Пора, - заявила Таня с обидой. – Какие планы на вечер?
- Вечером кросс.
- Как я уважаю в людях развитое чувство долга! Желаю тебе сегодня сломать ногу.
- Так и сделаю.